Не мне подвергать историческому осуждению по прошествии двух тысячелетий оных первозванных учеников Иисуса Христа за их пролетарское высокомерие и плебейскую спесь. И за то, что в сатанинской фанаберии они вознамерились уподобиться саддукеям, претендовали на горделивое членство в храмовом синедрионе, метя из грязи в князи.
Таково было Предопределение, инде Господь испытывал их свободой воли вплоть до разрушения Иерусалима. Но еще раньше Он их расточил прочь из Иудеи, развеял, рассеял во гневе по всей Римской империи, повторив с горечью евангельское предупреждение:
«Кто вы? Я не знаю вас».
Именно тогда разошлись и редко потом благонамеренно сходились пути-дороги, места пребывания в диаспорических общинах-экклезиях первозванных приснопамятных апостолов и тех, кого они небрежно в опус оператум (как стали подобное тавматургическое действо называть значительно позднее) благополучно наделили таинством правопреемной хиротонии, рукоположили в качестве апостольских мужей, пресвитеров, апостольских делегатов…
По дороге к трейлеру в Солт Лэйк Вэлли рыцарь Филипп благодатно, по-американски воедино во множестве, получил от прецептора Павла исчерпывающие ответы на многие, ранее ему не совсем ясные вопросы. Иногда его наставник ненадолго задумывался — видимо, на ходу прорицал давнюю историю дивного и противоречивого первоначального благовествования.
На месте они усидели графин старого португальского портвейна в маленькой гостиной белого техасского домика на колесах, а у Филиппа не осталось каких-либо прежних фактографических неясностей.
«Мадре миа! Отсель бы мне все это обдумать, обмыслить, с первоисточниками сопоставить…»
— Филипп Олегович, прошу вас, как гостя, первым воспользоваться транспорталом. На нас обоих неисповедимо взыщется, коль скоро мы не посетим респективно наши убежища. Мне-то ладно, но вам, друг мой, мне думается, эдак давненько следовало навестить ваш асилум…
«И то сказать по-хохляцки: це дило трэба разжуваты…»
Что не сказано, то на ум пошло, коли нет нужды, будто в простонародной сказке во всеуслышание по-арабски требовать, чтобы открылся какой-то глупый сезам в пещере. Поэтому в знакомом октагональном зале перед рыцарем Филиппом призывно отворилась нужная ему дверь, сверкающая отполированной легированной сталью. И он, не раздумывая, легко шагнул в светящуюся матовую пустоту транспортала.
ГЛАВА XV ПРОРИЦАТЬ, НЕ ПОРИЦАЯ
Очутившись в благорасположении асилума, по-своему красноречивого и молчаливого, не очень близко к исходному поэтическому тексту наш рыцарь-неофит задумчиво процитировал по-русски:
— И нам молчание дается, как нам дается благодать…
Асилум в том же уютном интерьере винного подвальчика в сию же миллисекунду приглашающе отреагировал то ли на его слова, то ли на смятенные чувства своего симбионта появлением на ближайшем столике легитимной бутылки сухого испанского хереса и глубокой вазы с благодатной клубникой под взбитыми сливками.
Мало сего, рядышком расположились точные дубликаты планшетного компьютера Филиппа и портативного модуля памяти, снабженного дактилоскопическим сканнером. Все исправно функционирует, в чем незамедлительно убедился авторизованный пользователь данной техники и продвинутых орденских технологий. «Кушать подано… Науки юношей питают, эзотерически, ети их по кумполу на первое, второе и на десерт…»
Перво-наперво Филипп, отметил, как удлинилось оглавление в корневой директории. Да и дополняющих гиперссылок в знакомых учебных текстах неизмеримо прибавилось. «Учись, неофит. Авось рыцарем-зелотом станешь, ежели не сведут с ума отцы-милостивцы, братья наши старшие, ноогностики купно с отцами секулярами да учителями церкви христианской. Патристика, Господи Иисусе, как она есть, изнутри и снаружи…»
Желал он того или нет, чего он и сам порой не ведал, но Филипп Ирнеев всегда верил в Бога, чтобы понимать сверхрациональное и сверхъестественное. В этом стремлении он ощущал себя законным последователем гносеологии Святого Августина, епископа Гиппонского и Святого Ансельма, архиепископа Кентерберийского.
Этих стародавних мыслителей, ряд других теологов-метафизиков и схоластов он глубоко уважал. В то же время многих и многих поныне авторитетных апологетов устаревших воззрений минувших столетий довольно пренебрежительно рассматривал сверху вниз, с актуальных высот современной философско-религиозной мысли, вобравшей в себя откровения, прозрения, мыслительные достижения прошлого в познании всего и вся. «А помимо того, судари мои, располагающей рациональной и сверхрациональной всеобъемлющей критикой старых заблуждений, ошибок, недомыслия, вызванных различного рода мирскими идолами и тотемами».
Об идолах-кумирах в пещере уединенного человеческого ума, объектах неразумного поклонения его рода-племени, внимающего красивой риторике на площадях народных собраний и политическим авторитетам, преуспевающим в театральной публичности, — в свое время замечательно и блестяще поведал сэр Фрэнсис Бэкон.
«Разумеется, мой друг, если мы абстрагируемся от ограниченного эмпирического материализма доктрины естественной философии досточтимого лорда Бэкона», — припомнил рыцарь Филипп одно из замечаний прецептора Павла.
Как раз отсутствие конкретных и абстрактных материалистических предрассудков позволяет нашему герою с молодых лет преспокойно, целостно воспринимать любые несообразности, нелепости и противоречия в религиозных традициях, обрядах, в катафатическом церковном предании. И здесь его положительная воцерквленность не мешает ему отрицательно и скептически относиться к догматике катафатической, к мирской интерпретации религиозности и символов веры, значительно разнящихся в христианских конфессиях.
Вот и теперь он многое отрицает, зато уж не помышляет порицать, осуждать верования тех, кто верит не так и по-другому, чем он. Ибо всякое еретическое недомыслие и приверженность естественным природным суевериям, лишь тогда становятся богомерзкой безусловно наказуемой ересью, когда б они по наущению Дьявола обретают материальное приложение в человеческом бытии. «Горе тем, кто богохульно совращает малых сих. Но не в словесности пустосвятов, не в их глаголании пустозвонном, но в делах сатанинских, в нечестии материально воплощенных да произведенных».
В таком понимании книги, любую печатную продукцию Филипп парадоксально не относил к разряду материальных объектов. Так как там, где царят идеи, имеет место быть лишь идеальное, точнее, идеалистическое. О чем бы материальном ни ведутся речи в произведениях ума человеческого, запечатленных в коммуникативных знаках-символах.
Вот отчего Филиппа Ирнеева, будь он в данный конкретный момент харизматичным инквизитором или обыкновенным человеком из плоти и крови, нисколько не смутило подробное ознакомление со «Сборником истинных изречений Христовых», достославного Папия Периодиста. «Ага! Тот самый манускрипт сокровенных интервью и воспоминаний из первых уст в третьи руки…»
Немногие рукописные оригиналы этого труда, доселе способного потрясти устоявшуюся за века христианскую догматику и чувства приземленно верующих, по сей день хранятся в самых запретных и недоступных местах библиотечных схронов дальних монастырей и в тайных книгохранилищах церковных иерархов некоторых конфессий, узнал Филипп из аннотации. Безразлично пожав плечами, он бегло просмотрел перечисление мест, куда спрятаны логии Христовы, изложенные в том непричесанном виде, в каком их запомнили и передавали современники Сына человеческого, их дети и внуки.
Столь же бесстрастно и безучастно инквизитор Филипп сейчас перелистывает, вчитывается в отдельные фрагменты многочисленных апокрифических версий, вариаций, списков моносюжетных синоптических евангелий, точно датируемых от последней четверти I века до первой трети второго столетия от Рождества Христова.
Не совпадая по существу излагаемых речей Мессии, значительно расходясь в хронологии событий, во многих противоречивых деталях и подробностях, евангелические повествования не могли выйти иными из-под пера не переписчиков, но изначально самих святых авторов. Все они благонамеренно взяли апостольские духовные псевдонимы. Либо в смиренном самоуничижении прибегли к вымышленным именам никогда не существовавших учеников-эпигонов первозванных апостолов, оказавшихся недостойными того, чтобы их впоследствии именовали корифеями, учителями или отцами христианской церкви.