Конечно, все знали как залатать колесо, если вдруг вылетит скоба, но иметь мастера в пути все же лучше. Сам Таерис в своих силах уверен не был и не понимал, каким образом именно его выбрали на такую важную роль.
На всякий случай, он молился всем богам, чтобы не произошло чего, что потребовало бы его вмешательства и обливался холодным потом при мысли, что придется латать что-то, что залатать у него может не получиться. Он не зря отправился в воины, а не в кузнецы – руки у него росли не из того места, из какого надо, но вот статью он пошел в отца, который подковы мог гнуть голыми руками.
К сожалению, нравом же он был в мягкосердечную и спокойную мать, поэтому и в королевское войско ему идти, наверное, не стоило, но семье срочно нужны были деньги на свадьбу старшего брата, а за службу платили лучше, чем за работу в поле. За сопровождение принцессы в столь дальний путь ему причиталось столько монет, что и на брата хватит, и сестренкам на приданое, да и самом ему, если вдруг найдется однажды женщина, готовая стать ему женой.
Но на это Таерис не очень рассчитывал. Молодых женщин он боялся и старался лишний раз с ними рядом не оказываться. А уж к повозке, везущей принцессу, Таерис боялся даже лишний раз подходить.
Наступала ночь, а значит, скоро должны были сделать привал. В этот раз лагерь должны были разбить у подножья Берриголда, в простонародье названной Ягодной горой. Дед Таэриса до сих пор иногда ходил в гору за пушниной, пусть путь был долгий, но зверьков там водилось много.
Вскоре раздался зычный крик из начала процессии: - Привал!
Все заспешили вперед, где разводили огонь и начали суетиться служки.
Таерис быстро проехал мимо злосчастной повозки и поспешил к огням, греться.
Очень скоро потянуло ароматом разваривающегося мяса, сушеной зеленью, пропитанной наваристым бульоном.
Провизией их снабдили знатно – почти каждую ночь была похлебка из вяленого мяса, крупы и моркови. Воины постарше пили кислое разбавленное вино.
Таерису в этот раз тоже досталось – Бордах, знакомый его отца, собственно, благодаря рекомендации которого сын кузнеца и оказался в отряде, добродушно подлил ему в деревянный стакан.
Краем глаза Таерис следил за служками леди, которые сторонились всей процессии и сидели за костром отдельно. Четверо женщин – молчаливые, хмурые, все старше сорока зим.
Никто не пытался завязать с ними разговор – еще в несколько первых ночей пути они поняли, что добиться от сопровождающих и пары слов стоило слишком больших усилий.
Обычно хотя бы одна из них оставалась в повозке с принцессой, но в этот раз лишь Кобальт, Солоний и Гордаль сторожевыми псами сидели возле дверей на своем неизменном посту.
Таериса быстро разобрало вином – пить он не умел и не любил. Больше всего он хотел бы сейчас оказаться дома, на своем соломенном матраце. Слушать как шепчутся и ворочаются младшие сестренки, как похрапывает отец за деревянной стеной.
Отряд начал галдеть громче – разогретые вином старшие воины начали громко отпускать шутки, рассказывать байки о походах, обсуждать оставшихся дома жен и детей.
У Таериса загудела голова, застучало болью в затылке.
Он вспомнил, что у подножья, недалеко от дороги, где-то совсем неподалеку, должен был быть маленький родник. Когда ему было одиннадцать зим, дед как-то взял его сюда с собой. Тогда у него не хватило бы духу убивать и разделывать мелких зверьков и пока дед охотился, Таерис собирал у подножья ягоду, в честь которой, собственно, и называли гору.
Сейчас был не сезон для ягод, но вот родник был совсем рядом. Таерис почти почувствовал на своих губах и языке ледяную, сладкую воду прямо из глубины.
Сумерки сгустились в ночь, идти в лес было опасно – пусть на Ягодной горе истребили волков, споткнуться о неудачный корень и разбить голову было проще простого. Но в небе ярко светила луна, воины гомонили, забыв о леди, должно быть, спящей в повозке.
В висках застучало мелкими пронзительными молоточками, а вода из баклажки была пусть прохладной, но неприятно застылой, будто с привкусом пыли.