- Достань мой перстень из воды. Хозяйке женщины не нравятся, а тебе отдаст,- она тихо хмыкнула и спрятала ладонь обратно в длинный темный рукав.
Таерис сделал еще шаг вперед, чувствуя как холодеет спина от нетерпеливого голодного взгляда.
Взглянув вглубь бьющей воды, он в самом деле увидел как поблескивает что-то на дне. Льдом обожгло пальцы, пропитало мерзлотой рукав. Перстень словно сам скользнул ему в руку.
Он молча встал и протянул свою огромную, несуразную ладонь, испещренную мелкими шрамами и царапинами. В центре ее лежал золотой перстень с крупным прозрачным камнем.
- Молодец,- тихо сказала госпожа, мелькнуло белое, будто змея показала голову из норы, перстень исчез с его ладони.
Леди помолчала и спросила: - Таерис, ты никому не скажешь, что видел меня?
- Не скажу, госпожа.
- Даешь свое слово?
- Да, госпожа.
- Смотри, Таерис. Нарушать свое слово – самое низкое, что может сделать воин.
- Да, госпожа. Я никому не скажу.
Полы плаща дрогнули и выскользнули из под его взгляда. Госпожа ступала по земле, укрытой ветками и подсохшей прошлогодней травой, совершенно беззвучно.
Когда он поднял голову, он был один на поляне.
Глава 2.
Полианта лежала на перине, набитой гусиных пухом, прикрыв глаза. Меж тяжелых штор иногда проникал тонкий солнечный луч, скользил по ее лицу, просвечивая сквозь веки. В повозке становилось душно – чем дальше на юг продвигалась процессия, тем теплее становился воздух, там откуда тянулся луч, можно было увидеть проблески голубого неба и иногда кроны деревьев с едва пробивающейся зеленью.
Служки тоже устали от путешествия, и вместе с тем снизилась их бдительность. В начале путешествия единственным источником света в повозке были лампы, они плотно задергивали шторы, будто опасаясь, что каждый воин за пределами этой деревянной коробки только и ждал, чтобы взглянуть на принцессу. Им строго наказали приглядывать за ней, не позволять никому видеть ее до того, как корабль покинет пристань.
На корабле у нее хотя бы будет больше места.
Путешествовать в повозке было невыносимо.
Невозможно было посчитать, сколько времени она провела, вышагивая туда и обратно, словно дикое животное в клетке, спотыкаясь, когда повозка проезжалась по особенно сложной дороге. Но она продолжала ходить – туда и обратно, туда и обратно, под внимательными взглядами служек.
Четыре человека в одной повозке – это слишком много, и пусть она единственная справляла нужду в ночной горшок, не покидая пределов своей деревянной клетки, ей казалось, что под ароматом благовонных палочек все еще скрываются запахи тела и его отходов. Проветривалась повозка поздно ночью, когда весь лагерь точно спал, служки распахивали шторы и она могла, наконец, надышаться свежим прохладным воздухом.
Она не думала, что путешествие дастся ей так тяжело.
Тело, непривыкшее к такой апатии, мстило ноющими членами, беспокойством, которое собиралось в солнечном сплетении и не уходило даже во время чтения молитв. Ей казалось, что кости чешутся под плотью и кровью, требуя движения, чего-то еще, помимо этого бесконечного метания из стороны в сторону.
Именно это беспокойства, жажда сбросить сонливую ноющую паутину, заставило ее выйти в ту ночь, когда она встретила Таериса в лесу – мальчишку, которого до этого лишь видела иногда сквозь окно спальни.
Таерис,- шептал ей ветер, каждый раз при взгляде на эту грузную неловкую фигуру,- Таерис… серый медведь… Таерис…
Несколько дней до отбытия она занималась лишь этим – следила через окно, как во дворе бурлила жизнь, замок гудел, словно разбуженный улей.
Мальчишка был один из немногих, кто звучал, в то время как остальные смывались в неразличимое жужжание. Она наблюдала за его грузной фигурой, испытывая острое ощущение несоответствия – его лицо, облачение, весь вид вызывал у нее неприязнь, но он звучал мягко и звонко, как иногда звучали некоторые младшенькие в храме. Как когда-то звучали те, кого она любила.
Но ей повезло, что тогда Таерис оказался у родника. Великая Морелла привела его, не иначе.
Лесные духи не всегда хотели договариваться с ней, а эта хозяйка была особенно упряма и своенравна. А вот мальчишке отдала перстень, словно бы его и ждала. Больно любили они, такие вот водные хозяйки, молодых, теплых и глупых, готовых идти на свет огонька или песнь, словно телята на убой.