— Не слишком-то ты разбираешься в людях Джон, — закончил разговор Этьен, укладываясь на жесткую землю.
Утром выяснилось, что местные неплохо справились с перебором трав, и настойки против ожогов к вечеру будут готовы. Появились и мешочки с сухими листьями малины. Несколько дней я неотрывно наблюдала за моими подопечными. Пьер и Ари постоянно вились рядом, если не были заняты другими заданиями Милены. Этьен и Джон вместе с мужчинами валили лес и наскоро складывали дома. День повторялся за днем как в тумане. Промывка, обработка, перевязка. Настои от жара, обработка нагноений, буквица, барвинок малый, первоцветы — все шло в обезболивание, после того, как закончилась драгоценная беладонна. Я металась между больными, но даже с помощью Пьера и Ари не успевала следить за всем. Мужчина со стрелой в боку — охотник Берн, и еще двое умерли от нагноения и горячки. Когда казалось, что все мои усилия впустую, что я лишь продляю их агонию, рядом и оказывались Джон и Этьен. Джон поддерживал меня добрыми словами, объятьями и просто своим присутствием. Этьен был куда молчаливее, чем обычно, и со мной особо не пересекался, но всегда оставлял мне еду и воду, ведь сама я в хлопотах часто о них забывала.
Так прошла неделя. В один из дней ко мне присоединилась деревенская травница: дородная женщина по имени Клеменс. После произошедшего она не говорила, но, ухаживая за ранеными, переставала хмуриться. С помощью второго человека сразу стало легче. Деревенские закончили хоронить погибших, разбирать сохранившееся в пожарищах, и даже поставили два новых дома.
— Сегодня сможем поспать под крышей, — мечтательно протянул Этьен. — И поесть домашнюю стряпню, а то от мяса на огне да полевой ботвы с кореньями у меня уже желудок сводит.
— Неженка.
— Сам-то чуть слюни не пустил, когда Милена нас пригласила.
— Стоит ли идти? — забеспокоилась я. — Еды у них и так немного…
— Этьен два дня пропадал в окрестных лесах, так что на ближайшую неделю мяса хватит на всех.
Я согласилась. Собрались в наспех отстроенном сарае — проторном, но пустом. Не было пола — только стены, балки, что стены держат, да крыша с накиданной поверх зеленью. Внутри стоял длинный стол со скамьями. На столе дымились котелки с наваристым супом. Милена и ее помощницы даже успели напечь лепешек на всех. Кто-то принес вина. Старики, женщины, дети и раненые мужчины, кто чувствовал себя получше, сидели за столом, разговаривая. Я подошла к Милене, и попросила небольшую плошку супа принести мне в дом с ранеными.
— Не стоит. За ними присмотрит Клеменс.
— Ей тоже стоит поесть. Нельзя все время находиться среди раненых и умирающих. Это, — я попыталась подобрать подходящее определение. Высасывает душу? Лишает надежды, в собственные силы? Раздавливает тебя, как букашку, за то, что посмела противится божественному замыслу? — …тяжело.
Милена погладила меня по голове, будто слышала все невысказанные слова.
— Клеменс сейчас тоже нездорова. Такое шумное сборище ей только навредит.
— Нездорова? Что же вы раньше не сказали! Что с ней? Ожоги, раны? Ох, а ведь она целыми днями со мной на ногах проводит, да раненых ворочает.
— Перестань кудахтать, — Милена впихнула мне высокую стопку плошек в руки, — и послушай, что тебе старшие говорят. Что ты, что Пьер с Ари — думаете, все в свои почтенные годы о жизни знаете. У Клеменс болит душа, и ты с твоими травами с этим ничего сделать не сможешь. Иногда грехи поглощают нас, и только молитвами и уединением она сможет вылечить себя, если господь позволит.
— Грехи?! Клеменс ни в чем не виновата…же? — начав с возмущения, я закончила робким вопросом. За тихие дни с молчаливой Клеменс мы притерлись друг к другу. Она была скупа на слова, но щедра на знания — делилась новыми обезболивающими и настойками, как лучше за больными ухаживать и на что в первую очередь обращать внимание. Клеменс любила травничество так же, как и я, и впервые я ощутила родство с другим человеком, кроме матушки. Думать, что Клеменс могла быть как-то причастна к произошедшему не хотелось.
— Кто ты такая, чтоб чужие грехи считать? Услышь тебя какой святой отец, от церкви бы отлучил за самонадеянность. Уныние, Мария, тоже грех. И он разъедает и отравляет душу не слабее разврата или жадности. Так что оставь Клеменс одну. Ей лучше знать, как бороться со своими демонами.
Что-то в этих словах звучало неправильно. Но я не знала, как помочь, и послушала Милену. Расставила плошки и села рядом с Джоном. Тот привычно припирался с Этьеном, на этот раз что-то об оружии. Милена дала старцу, у которого тряслись руки, первым попробовать похлебку. Тот одобрительно кивнул, и все радостно принялись накладывать себе еду. Мы, как гости, ждали своей очереди вмести с детьми, но, завидев это, Милена сама подошла и плюхнула нам похлебку до краев миски.