— И правильно! О чем вы только думали?!
— Надо уходить. Мальчишка расскажет всем, и кто знает, как быстро крестьянин, рассказавший разбойникам о раненом в первый раз, расскажет сейчас, — приказал Этьен, но с места не двигался, и меч не убрал. Я, к своему стыду, тоже молчала. Мне было страшно посмотреть в глаза Милены, Клеменс и даже Ари, и увидеть презрение. Страшно, что они могут в гневе и желании отомстить за родных забить меня камнями.
— Это вы. Все из-за вас, — прошипел Пьер, и я закрыла глаза.
Его слова были словно удар. Стоило ли мне оправдываться? Вымаливать прощение? Убеждать, что дело вовсе не в Джоне?
— Раз понял, надо было молчать. Или поднимать всех сразу. Чего сейчас один планируешь против нас делать?
— Тетушка Милена бы не поверила просто так. Всем Мария люба — и добрая, и помогает. А на самом деле на сделанное собой пришла посмотреть? Порадоваться, что вместо тебя других убили?!
Я чувствовала, что вот-вот расплачусь. Джон встал передо мной, заслоняя от Пьера, а Этьен, к моему ужасу, рассмеялся.
— Кто ж не рад выжить в наши смутные времена? Девчонку крестьянскую упрекаешь, а на Джона, настоящего виновника, чего не смотришь? Ведь эти дни ты за ним хвостиком ходил, все умолял из лука научить стрелять, да меч держать. А он дурак — учил. Зачем учил-то?
— Прекрати. Давайте просто уйдем.
Этьен театрально вздохнул, и схватил мальчишку за руки. Тот извивался, пинался и кусался, но Этьен его не выпустил, только ругался, как сапожник. Связал руки, и привязал к соседнему дереву.
— Эй, Джон, скажи, почему вырезали нашу деревню? — спросил Пьер.
— Надо ему кляп в рот засунуть. Есть у тебя тряпка лишняя, Мария? Нет? Вот черт, неужто рубаху рвать придется?
Джон собрал наши пожитки, и седлал коней.
— Мы вот так и уйдем? — я растеряно переводила взгляд с Джона, на Этьена, и Пьера.
— Хочешь подождать, пока малец всю деревню посвятит в вашу с Джоном тайну? Будешь им объяснять, что делала доброе дело, помогая раненым, и совсем не хотела, чтоб их близкие так жестоко умерли у них на глазах? Если хочешь — пожалуйста, но я при этой беседе присутствовать не буду. Мои кишки мне дороги там, где они сейчас.
— Надо ехать, — согласился Джон. — Чем дальше уйдем, тем спокойнее всем будет.
Вот так просто? В темноте, ни с кем не прощаясь? Я ведь даже не проведала раненых. Не стало ли им хуже за ночь? Почему мы убегаем до восхода солнца, точно преступники?
Неужели все погибшие тут на моей совести?
— Эй, — Пьер наблюдал за нами, и в темноте я не узнавала вчерашнего мальчишку. — Ты, что зовешь себя Джоном. Живи хорошо. Ты ведь за всех моих родных и знакомых живешь. Не подох в каневе от раны, и теперь они все мертвы. И в скольких еще деревнях те ублюдки тебя искали? Скольких еще убили? Но ты не думай, живи. Я научусь держать меч, и вернусь за тобой.
Этьен оторвал от рукава Пьера часть и повязал кляп, заставляя замолчать. Но мальчишка смотрел на нас, не мигая. Я бросилась к своей лекарской сумке и достала все травы и настои, что успела добыть и сделать за время пути. Наскоро поставила рядом с Пьером.
— Прости. Я не желала зла. Прости. Прости…
Мы отправились в гнетущей тишине. Я ехала с Этьеном — находиться рядом с Джоном сейчас было тяжело. Спиной я чувствовала пронзительный взгляд Пьера. Я попривыкла к Криворечью, к его стойким людям, а особенно — к Клеменс и Ари. Что они подумают, увидев связанного Пьера? Определенно ничего хорошего.
— Зря ты оставила ему травы.
— Я должна помочь хоть чем-то. Ведь это из-за меня…, — я перебирала все молитвы, не зная, какая бы подошла лучше. О прощении? О заботе и защите оставленной позади деревни? О правильном пути, с которого, похоже, все мы давно сбились? Строки путались в голове, и я никак не могла собрать целую молитву из таких правильных, но совершенно бессмысленных сейчас слов.
— Если они и впрямь так глупы, чтобы тебя считать в своих бедах виноватой, то они эти травы сожгут да в помойные ямы настои выльют. Никто не принимает даров от людей, которых винит в смерти близких, Мария.
Но тебя это не остановило от того, чтобы оставить им драгоценных камней. Хватит и деревню восстановить, и едой запастись. Или думаешь, я ничего не видела?
— Прекрати, — перебил Джон. — Хватит об убийствах. Ты днями не спала, ухаживая за людьми, которых не знала. Ты не виновата в том, что случилось с этой деревней. Найти в себе силы это принять. Или просто больше никому никогда не помогай.
В утреннем тумане Джона было едва видно. Какое у него было сейчас лицо? Чувствовал ли он себя виноватым, советуя мне про вину забыть? Или, стоило Криворечью полностью скрыться в тумане, забыл про них, выкинув из головы?