— Я думал, вы собираетесь женить меня на своей сестре и отправить в Ороваль. Я стал объектом международных переговоров, так мне сказала Химена. — Я явственно услышала нотки горечи в его голосе.
Я вздохнула, слишком громко. Когда снова увижу Химену, у меня с ней будет долгий разговор о… многих вещах. Я осторожно сказала:
— Важно найти для вас хорошую партию. — Теперь я так сжала руками колени, что пальцы побелели. — Но только в полном согласии с вашими собственными чувствами. Я знаю, каково это, вступать в брак вопреки своим чувствам. Я никогда не пожелала бы вам этого.
Он кивнул, хотя явно избегал моего взгляда.
— Я был бы рад снова побывать дома, — пробормотал он, глядя в один из иллюминаторов. В сторону Вентьерры.
Я грустно улыбнулась.
— Значит, вы уже знаете, каким будет ваш выбор?
— Нет. Но благодарю вас за такую возможность.
Солнце опустилось за горизонт. Мы с Марой остались одни в капитанской каюте.
— Шторм сказал кое-что важное для вас, — сказала она, расплетая мою косу.
— Да? — Я чувствовала, как от ее плавных движений все мое тело расслабляется.
— Он сказал, что привратник почувствует ваше приближение. Что он будет проверять вас.
Расслабленность мгновенно исчезла, и я выпрямилась.
— Что это значит?
— Не знаю. Но это логично, что раз есть ворота, должен быть привратник, правда?
— Может быть. — Я нахмурилась, сожалея, что не взяла с собой собственную копию «Богохульства». Химена сама укладывала ее в королевский багаж. Я ее даже не видела никогда. Может быть, она и не хотела, чтобы я ее видела.
— Отец Алентин говорил что-то о проверке, о том, что я должна доказать свою пригодность. Но он не говорил о привратнике.
Она провела расческой по волосам.
— Может, вам стоит наведаться к Шторму. Спросите его сами.
— Да, я схожу. А сейчас скажи мне, что же в твоем мешочке для специй. Мара, что же ты несешь более ценное, чем шафран?
Она повернулась так, чтобы заглянуть мне в лицо. Глаза ее сияли.
— Я несла кое-что для нас обеих.
Я с диким любопытством следила, как Мара достала мешочек, положила на кровать, порылась в нем и достала глиняную статуэтку. Она была выкрашена охрой и изображала обнаженную женщину, сладострастно прижимающую руки к животу, будто защищая его.
Мара сняла голову со статуэтки, раздался звук пробки, вынимаемой из бутылки. Она наклонила ее и высыпала на ладонь несколько крошечных зерен.
— Женская защита, — сказала она. — У меня две бутылочки, по одной для вас и для меня. Я взяла их втайне от Химены. Я знала, что в мешочек со специями она не полезет.
Видя мое смущение, она вздохнула.
— Химена не рассказывала вам о женской защите, да?
— Не рассказывала. — Химена о многом не рассказывала мне.
— Принимайте восемь-десять зернышек в день. Не больше. Прожуйте и проглотите. — Она высыпала их обратно в бутылочку, закупорила ее и положила мне на ладонь. — Это не даст вам забеременеть.
Моя рука с бутылочкой сжалась в кулак.
— Ох, — выдохнула я.
— Конечно, вы не обязаны это принимать. Но я просто подумала, ну, мы отправлялись в это путешествие, и было столько разговоров о том, чтобы разделиться, и я знала, что Гектор будет с нами, а вы так смотрели друг на друга, что и песок бы расплавился, и… Получилось слишком бесцеремонно, да?
— Нет. Ну, я не знаю. — Я посмотрела на статуэтку. Она лежала у меня в руке. Обнаженная. Бесстыдная.
Мара тихо сказала:
— Первый раз у вас мог бы быть с кем-то, кому вы верите и кого любите.
Я изумленно уставилась на нее. Значит, она все знает. Если знает она, то Химена и подавно.
— Может быть, он не захочет меня, — проговорила я.
— Элиза, он безумно хочет вас.
Лицо у меня пылало.
— Я думаю, он сожалеет, что остался в моей охране. После того, как мы найдем зафиру, он сможет уйти. Вернуться домой. А моя сестра Алодия выразила желание обручиться с ним. Так что, как видишь, выхода нет. У нас нет будущего.
Она отодвинула мешочек в сторону и села рядом со мной на кровать.
— Но вы его любите, — сказала она, и после этих простых слов вся моя защита рухнула.
— Ах, Мара, да. Я люблю в нем все. Мне нравится, что для него так важны честь и долг. Что он все время пытается спрятать свои истинные чувства под маской спокойствия, а они все равно прорываются наружу. Мне нравится, как завиваются его мокрые волосы, мне нравится его улыбка, его запах. Когда он смеется, у меня мурашки бегут по коже. — Я прислонилась лбом к ее плечу. — Я говорю глупости.
— Да, — сказала она, и по голосу чувствовалось, что она улыбается. — Глупости.