Долгий пронзительный звон, хлёстко лупит по лицу, по спине, точно обещанная в банке флагелла. Пляшут костры, пляшут звезды, я лечу, падаю, хлопают ястребиные крылья, кубарем качусь на траву, в груди лопается комок, окатывая невозможной болью. Встать тоже невозможно, но невидимые крылья складываются над лопатками, тянут вверх, держат, укачивая и направляя. У корней кряжистого ствола вьются загогулистые значки – не читаются, хоть умри. Поддёрнув сползшие штаны, тру слезящиеся глаза – «Стоянка каров. Прошу следовать указателям».
Умницы земляне, хорошие обезьяньи образины… и услугу изобрели для таких, как я – идиотов без гроша на счёте, без магнитной карточки и способностей управлять электроникой, пускающих слюни на терминал. Экстренный маршрут, дотянет до ближайшей больницы или отделения стражи. Кар оторвался от взрыхлённой корнями почвы, я мешком рухнул на пол, примостил голову на сидение. В больнице мне не помогут, в страже… смех ободрал обмётанные коркой губы, подступила икота. Зима, сплошная пелена снега, верхушки Тибета плавают в сизых тучах, Игер везет «рысьего» верзилу к башням Пятого Муниципального госпиталя, над крайней с юга закладывает вираж, верзила белеет так, что посрамил бы все расовые стандарты Домерге, я подхватываю его, но удержать не могу – мне двенадцать лет, а Рысь весит центнер. «Терпи. Видишь прозрачный «гриб»? Там принимает наш мужик, он отличный виролог», – отец успокаивает своего наёмника, будто собаку со сломанной лапой. Когда мы приземляемся на крышу «гриба», приросшего к южной башне клиники, закидывает руку Рыси себе на плечо и велит мне оставаться в каре.
Что стряслось с тем наёмником? Наверное, скоро я узнаю. До донышка пойму, что значит не быть человеком.
****
Мне удалось посадить кар точно на «гриб» – от госпиталя я бы просто не дополз. Ноги онемели, пальцы не слушались вконец, я падал, поднимался на карачках, где-то разбил нос, а может, разбил давно, только не замечал, но кровь текла на сорочку, надетую на меня Яладжей. Маленькая частная приёмная с отчётливо домергианским названием «Корона лета» нашлась сразу, не перепутаешь. Эта «Корона» настолько для своих, гадать не надо, что здесь ждёт. Без единого йю, в кромешную ночь к правоверным сородичам вваливается сын предателей… я скорчился на четвереньках, сглатывая редкие – слишком редкие – удары пульса, щурясь на полоску света из-под двери виролога, и не надеялся. Ну… у «гриба» этажей двадцать. Не примут, не сделают тест, не вычистят начинку, если она укоренилась, чего уж. Больше крылья Сида меня не спасут.
Они открыли, адовы светлые боги, открыли. На порог вышел упитанный мужик в серебристой одежде земных медиков; я хотел заорать, что заплачу – вот клянусь чем угодно, из фонда выпускников интерната, где ещё осталась мелочёвка, – но он молча поднял меня и впихнул внутрь.
– Как тебя зовут? Отвечай!
Расстелили на кушетке – бескостную, бессильную ветошь, воткнули в запястья иголки, в рот хлынула гадостная смесь из рубчатого шланга. Надо соврать. Иначе врач откажется от меня, как все до него.
– Он в нашей базе не отмечен… погоди-ка! – высокий голос, клепающий железные гвозди, прямо Игер в худшие дни. Их двое в кабинете: упитанный в серебре и ещё кто-то у линкома, – и оба терзают меня. Упитанный – по старинке, вручную; этот, с языком из металла, шарит сканерами.
– Есть совпадение, то-то датчики на него не среагировали. Игер Спана тебе родственник? – смачный гвоздь – и сразу по шляпку. – Мальчик! Отвечай!
Тараторят, перебрасываются терминами, я бы и на общем не разобрал, домергианские «аум» и «аус» рассыпаются бессмыслицей. Скажу правду – вышвырнут, но ведь сканер уже нащупал, опознал родовое сходство, какого чёрта Игер таскался именно сюда со своими болячками… спасибо ещё раз, папа, жизнь подарил, её и отнимешь. Я напряг горло, вытолкнуть шланг не получилось, до квадратности внушительный медик подскочил, наклонился, закрыв собой лампы на потолке, смесь перестала литься. Шланг вышел с мерзким причмоком, прилип к губе.
– Я сын Игера Спаны и Сида Леттеры, – просить бесполезно, внушили ещё на песчаном берегу Конго, просто шея у некоторых длинная, – не прогоняйте меня, пожалуйста! У меня есть деньги.
Квадратный шевелил бровями, мерцали серебряные нити. Медик – полукровка, чистопородные уникалы тучностью не страдают, он поймет, должен понять, как оно невыносимо. Тот, с гвоздями, исчез, почему-то это пугало.
– Сделайте тест, – я пошарил рукой по животу, по расстегнутой ширинке, спутывая провода инъекторов. Яладжа не издевался, говорил искренне и был охренительно прав: жрать, трахать и заботиться о себе; вот только я ни за что не передам заповеди дальше, тому, кто может копошиться во мне.
– Ты нам не по профилю, мальчик, – медик поправил иголки, вздохнул, – мы не занимаемся тяжёлыми больными. Стабилизируем сердечный ритм – и в реанимацию Муниципального госпиталя. Что ты с собой сотворил-то, а?
– Нет! По профилю! – я попытался схватить его за рукав. – Сделайте тест. Тест на ребёнка. Вы же виролог, да?! И если…
Зрение вырубило, на грудь наступил великан, запрыгал в древней пляске войны, точно в неуслышанной сказке, дунул через весь океан, корабли сверкнули днищами, сгорели под палящим солнцем. Вытащите его из меня, уберите, вычистите, я всё отдам, пусть оно не родится, никогда не… великан погасил небо, разозлили беднягу, нам теперь не выкрутиться.
****
– Беременность не самая серьезная его проблема. К тому же экспресс-тест ничего не показал. Наблюдается декремент конкуписценции, но в состоянии Радека это закономерно, хотя обычно резкое снижение уровня свидетельствует о наступившем зачатии.
Меня качает под знакомое дребезжание – чего великан бормочет по-стариковски, не трубит в победный рог? Он же нас утопил. Булькает кругом, плавают обломки, звуки еле пробиваются сквозь толщу воды.
– Конкус… кремент… светлые создания! Будь снисходительней, я не обучался вирологии.
Великан, верно, бог справедливости, потому что мой папаша номер один тоже на дне, хоть и ерепенится, цедит слова, точно на переговорах.
– Падение «зубца Фрея», Сид! Простых вещей не знаешь, – и папаша номер два утонул. Занятно, даже после смерти они ругаются и им не до меня. – Чем выше уровень «зубцов» в крови, тем сильнее утрика…
– Понял уже, помолчи.
– В любом случае, сейчас мы ничего предпринимать не станем, – великан с голосом упитанного врача взбалтывает волны, касается чем-то холодным, кожа ощетинивается пупырышками, – чистка Радека добьёт. Безусловно, желательно почистить немедленно, применить щадящую процедуру, но я предпочитаю живого и беременного пациента, нежели стерильного и мёртвого. Радуйтесь моим связям с реаниматологом Ваном из Муниципального и благодарите его за то, что мальчишка выкарабкивается. Кстати, вызов спецов из госпиталя вам дорого встанет.
Ого, великан сердится. На моих папаш – а злость вымещает на мне. Скользкие пальцы трогают внизу, разводят ляжки. Не надо, больно!
– Радека изнасиловали? – Игер. От его ярости море вскипает, наваливается душной громадой. Никто меня не насиловал, сам попёрся. Крик смывает с губ, слишком много воды, и прилив близко, накатывает с громким сладострастным урчанием.