– Сомнительно, – великан суёт что-то в меня, плавно и мягко, но я сжимаюсь, – травмы анального отверстия минимальны. Послушай, Спана, не торчи тут столбом и не пыхти! Потрать время с пользой: на поиски медкарты. Радека должен был осматривать виролог, хотя бы единожды – при пубертатной гиперсекреции конкуписциальных гормонов. Нужно выяснить, какой уровень… тьфу! В общем, количество «зубцов Фрея», нормальное для организма твоего мальчишки. Будет проще определить, зачал ли он.
Внизу уже почти совсем не жжёт, меня треплет на волнах, тянет глубже в тёплую воду, и стихает ворчание великана.
– «Зубцы», паршивый Фрей, утрика, крапивное семя! Невежественные болваны, развлекаются жаргонизмами, а дети калечатся, вот ведь… Радека обследовал виролог, Игер? Сид?
Я отсюда чую, как они дышат. Сид – быстро и загнанно, Игер – с мучительным низким хрипом.
– Я… мы не знаем про виролога. Прекрати спрашивать! Забудь пока о беременности, вытаскивай парня, возьми мою карточку, сними оттуда до последнего йю и, ради всех богов, заткнись, – Сид храбрый, угу, спорит с великаном. Спорит ради меня.
– К сожалению, забыть не получится, – жестокое чудовище хмыкает, – насколько я разобрал невнятицу, ваш наследник потребовал аборт. Радек совершеннолетний, выбор за ним.
– Мы и не собирались… препятствовать, – Игер чопорен, как интернатский инспектор. – Можно нам… подойти к нему?
Великан взрыкивает, глубина хватает огромными клешнями, смыкается надо мной. Нависают тени с рыбьими головами, хихикают и дразнятся, а потом пропадают и они, и я привычно остаюсь один. Морское чудище обмануло – Сид и Игер оставят меня на дне.
****
Было удобно, уютно и немного щекотно. Щекотка и разбудила, заставляя ёрзать, тереться о пушистую ткань. Я потянулся, нащупал, где чешется, пальцы наткнулись на штырёк с колючим навершием. Разлепил ресницы, глянул в пасмурное небо: в Сарассане собирается дождь, ну, как всегда. За окном хлябь, лежу на кушетке с бортиками, под спиной нечто облачно-ворсистое, на сгибе локтя торчит маленький штырь, от него вьётся нитка – прямо к стойке с толстым пузырем.
Позади звякнуло, точь-в-точь трахательная коробка Яладжи. Я подскочил, выдирая штуковину с иголкой, руку стянуло болью, резануло под рёбрами, в живот набились кирпичи.
– А я бы не советовала прыгать, – тот, с гвоздями! То есть, та, потому что это девчонка; голос у нее железный, на папашин не сильно-то и смахивает, и все равно: здравствуй, кровь берилловая. – Радек, у тебя сломано ребро и нешуточный плечевой вывих.
Она выбралась из стеклянно-пластикового леса, разросшегося в углу кабинета, встала рядом. Тонкая тростинка с берегов африканских рек, даже взъерошенная смоляная гривка к месту. Папаши б удавились – мулатка-шоколадка с генами клана Берилла. Ладно, мне бы выяснить, с какими генами будет то, что засело во мне.
– Зря вылупился, – она опередила вопрос, сверкнула разозлённой синевой, – на меня теперь не действует.
– Мне-то что за дело? С кем там твои предки гуляли… где виролог?
Небесные хляби разверзлись, так, кажется, выражались в протухших летописях моей прежней христианской подружки. Засвистел горный студёный ветер, я поёжился, и девчонка отошла, поколдовала над стационарным линкомом – оконные створки съехались, отделяя нас от развоевавшегося климата столицы. Стационарка новая, пашет, как поёт, и песня у нее задорная, весёлая. Неужели?..
– Не техника – красота! Тебе под стать, – я так обрадовался вернувшейся электронной какофонии, что капкан в животе на секунду разжался. Рёбра ноют, спину будто десантными сапогами топтали, в глотке скребёт, но жить можно. Если не думать о Яладже и о том, что он мне подкинул со своей спермой. – Знаешь, в детстве цветная с синими глазами показалась бы мне… я не по-плохому пялился! Скажи, что с моей… с ребёнком?
Девчонка возилась у линкома. Делает вид, что ей плевать, видали мы такие шуточки. Здорово, верно, над ней поизгалялись, ещё бы – помесь грязи с венцом творенья, с какой стороны ни оценивай. И для уникалов выродок, и для местных. Она не раскисла, не натворила ерунды, работает, нянчит всяких придурков, прибегающих сюда прямо из чужих постелей.
– Сайдор скоро придет и всё тебе объяснит, – она орудовала бойко, явно не первый месяц знакома с мощной техникой. – Пить хочешь? Или есть?
А хрен его знает. Я прижался к подушке, чтоб не так противно, чтоб не загнуться от судороги, холодными стежками прошившей скулы. Жрать, брать и торговать детьми. Ага, за пятьдесят тысяч йю. Папаши были милосердней. Могли и на органы продать, в информсетях постоянно трубят о группировках, похищающих людей для подпольных клиник. Уникалы вроде Яладжи и его рыжей жёнушки не станут расчленять сосунков? Хрусталики – на Эпигон, богатому промышленнику; печень – увечному наследничку какой-нибудь империи соевого концентрата; почки – на Мелиаду или ещё куда, а плазму – криминальным силовикам, боевые раны лечить. В розницу выйдет намного дороже, чем обещали суррогатному папочке, не прогадаешь. Ну, ещё проще дебилу и не платить. Тот, кто заверил отпечатком пальца договор на продажу младенца незнакомой парочке, только «вжик» от уха до уха и заслуживает за свою тупость. Парочка, случайно встреченная в домергианском банке, жаждала детей, бизнес передать… да, они поведали тебе жалостливую историю, со всей правдивостью, сучья ты дырка.
– Радек, посмотри на меня. Просканирую реакции, – синеглазая мулатка вертела блестящей загогулиной. От мельтешения тошнит или от брезгливости? Рот вытереть и то мерзко, словно в интернате, когда «слониха» Аша и её жёлтая подружка обсуждали «уродца». Или непроданная начинка устраивается внутри?
– Сайдор считал, ты проспишь ещё сутки, в тебе лекарств, как в хранилищах Муниципального, – девчонка отложила инструмент, подкрутила штырёк в локте. – Я пока учусь, но… реаниматологи и Сайдор так и не определили толком, что с тобой стряслось. Сильнейший гормональный срыв, угроза инфаркта, отказа почек и лёгочная недостаточность. Сайдор говорил, ты теперь Муниципальный будешь долго навещать. Поддерживающая терапия, главное, сосуды и сердце, а по нашей части баланс восстановился…
– Кто такой Сайдор? – мне без разницы, но надо же о чём-то болтать. Главное – не моё дурацкое сердце, ничего ему не сделается, вон стучит себе; главное – оно, невиноватое, не угодит к мясникам. Я его убью. Сам, здесь, у виролога «Короны лета», в комнатушке на промозглой окраине Сарассана.
– Сайдор – мой босс и твой врач. А ты нас по-настоящему напугал, – кофейная девчонка засмеялась, сразу выдав берилловые нотки, – клиника виролога на Земле всегда слегка незаконна. Мужчины не беременеют, а извращения инопланетников землян не касаются. Из-за скандала нас могут закрыть. Сайдор уговорил реаниматологов прийти и потом оставить тебя.
– Что за название – «Корона лета»? Сайдор увлекается поэзией? – правильней бы спросить её имя, узнать, как она попала на Землю, но я боялся. Услышу исповедь, похожую на мою, и чего? Вымажу соплями их пушистую подушку?
– Ой, ты прямо хуже всех! – девчонка хлопнула медовыми ладонями. – Сайдор говорит: половина бед на Домерге от узколобости. Юношей и девушек держат под замком, старшие распоряжаются их поступками и мыслями, в кланах ещё и контрактные… случки! Гадость страшная.
Она расхаживала вокруг кушетки, ловко прибирая инъекторы, приглаживала оливковые прядки. Расстояние от Домерге до лазурного шарика исчисляется шестнадцатизначной цифрой. Умотать в эдакую даль и перепихнуться по контракту.