– Научись решать свои проблемы без идиотских выходок. – Игер тронул датчик, двери начали съезжаться. В спину мне влипло окончание педагогической речи: – И без истерик.
****
Сообщение Браю было коротким, всего-то «не жди меня», но голос подвёл, а на набор ушло минут пять. В лифте кто-то поднимался, пришлось искать грузовой, и я метался по площадке – с линкомом в омерзительно мокрой ладони, подавляя желание расколотить выпотрошенную башку о колонну. Брай, наивный ласковый тюфячок, весь в своих рисунках и глюках, как я ему признаюсь, что мультики обломались, его Чучела и Огонёк никогда не доберутся до зрителей? Как объясню, что мной опять вытерли пол? Брай мне верит, восхищается даже… поймет, что хвалёные мозги уникала не стоят ни единого йю, и свалит.
Грузовой лифт вырубили на ночь, зато лестница нашлась в лабиринте колоннады и вела она в воняющий краской тупик. Абсолютно лишняя дюжина ступеней, рудимент перестройки здания – так похоже на одного болвана. Болван сунул линком в карман, сполз на холодные плитки, спрятал ладони в рукава, скрючился у стены. Игер, сука последняя, не прав. Я не закатываю истерик – истерики закатывают меня. Шершавое покрытие царапает щеку, совсем как в интернате, так и кажется, вот сейчас услышу голоса оливково-чёрной операторши санблока Аши и её подружки, желтокожей Маик.
«Чё он такой странный, Аша? Мне его касаться, ну… дико как-то, в общем. Одеваю, а самой прямо сплюнуть тянет… он как глянет, бррр! Не мальчишка – чудище лупоглазое», – ловкая, худенькая Маик сноровисто подхватывает очередную порцию белья, выброшенного огромной гудящей стиралкой. Толстая Аша подталкивает к ней тележку и басит: «А он и не мальчишка! Ага, представь, подруга, и не девчонка. Я посмотрела его медкарту, ну, когда врачиха на осмотр таскалась. Он, уродец этот, вырастет и сможет ребёнка выносить. Насчёт родить – не знаю, а выносить точно сможет. Врачиха там надиктовала, что операцию ему делать не будут, типа – всё равно гормоны не заменишь, перестройка организма и ещё хрень разная. Короче, забацали на ихней Домерге уродца, а он ещё потом уродов наплодит. Девки у них, уникалов, говорят, с членом и с «дуплом» разом. Хорошо хоть он не девка с виду, да, Маик? Я бы описалась со страху!» Маик роняет стираное бельё в тележку, глаза у неё становятся шире смотровой щелки на дверях наших спален – вот чудеса. Обе женщины поднимают ладони вверх, молятся Великой Матери, божеству чёрных, коричневых и жёлтых, просят её держать подальше всяких уродцев.
Чёрные, коричневые, жёлтые, интернат у излучины реки Конго – мне лет пять или шесть, я прячусь за урчащим бытовым агрегатом в санблоке и внимательно слушаю. Я – Радек Айторе, домергианский уникал, уродец с белой кожей и двойной системой размножения. Мне ещё предстоит выучить такие умные слова, а пока я часами рассматриваю свои руки, покрытые золотистым пушком, пытаясь понять, почему цвет не становится темнее. Трогаю пальцами веки, прилипаю к прозрачному пластику, разглядывая круглую детскую мордашку, на которой сине-серые глаза светят, точно лампы в кабинете врача. Мои волосы напоминают высохшую в разгар короткого лета траву, и даже тело неуловимо отличается. Чем – не понять, но в животе копошится что-то скользкое и противное, и едкий привкус тревоги появляется на языке.
Мальчишки и девчонки из нашей группы тычут меня в спину, отбирают игрушки, по вечерам частенько набрасываются скопом, колотят подушками. Спальня утыкана датчиками слежения, менторы прибегают очень быстро. Они растаскивают драчунов, и по их лицам заметно: чувства детишек взрослые вполне разделяют. Я делаюсь мастером по мелким пакостям, творю их упорно и изобретательно, наконец группа оставляет меня в покое. Самые сообразительные начинают заискивать; дружить с тем, кто умеет обманывать датчики и менторов, – полезно и выгодно. В дружбе «умный уродец» разборчив, постепенно вокруг меня собираются светлокожие, и они играют по моим правилам. С таким вот недонегром Торри мы однажды выбираемся на внешний балкон в домашних куртках и шортах.
В январе Экваториальная Африка способна убить любого, не озаботившегося шубой с подогревом, но прогулка задерживается, а на улицу хочется... Мы застреваем на узкой перемычке между блоками, и тут нет спасительных датчиков. Сколько ни зови на помощь, менторы не услышат – позади глухая стена интерната, впереди снежная равнина с замёрзшей петлёй Конго. Торри кричал недолго, привалился к балке и затих, его сливочная кожа посинела, глаза были открыты, зрачки остановились. Я сел в снег рядом с ним, обнял себя руками. Мороз обволакивал, сжимался тугим капканом, а тело будто настраивалось, подлаживалось к нему. Когда я прекратил бороться, стало так жарко, что пот потёк по вискам.
Через час нас отыскала та «слониха» Аша из санблока. В суматохе поисков она улизнула покурить перед форточкой и увидела два маленьких сугроба, сквозь снег просвечивали яркие «сигнальные» курточки. Аше показалось, что один из пропавших ещё шевелится, так она, захлебываясь слезами, рассказывала после. Чёрная женщина, обозвавшая меня уродом, распахнула окно, выбралась на лютый мороз в своем лёгком комбинезоне и пошла по балкам. Без страховки, на сшибающем с ног ветру это было… она раскачивалась, скользила, вскрикивала и ругалась, но пёрла вперёд. Аша глянула на неподвижного Торри, скривила разлапистые губы и наклонилась надо мной. Её плечи обожгли холодом, но я вцепился в них и наконец заревел. Аша не могла взять нас обоих, она выбрала меня. Дотащила до открытого окна и только тут вспомнила про свой линком.
Теперь-то я врубился, отчего «слониха» так поступила: Торри выглядел мёртвым, живого «уродца» стоило спасать. Мой приятель недонегр, впрочем, не умер, его увезли в госпиталь и откачали, а вот меня Аша спасла от вещи пострашней мороза. Чёрт знает, что вышло бы из Радека Айторе, если бы не её поступок, – уникалы, вообще-то, великолепные убийцы. Может, в конечном счёте операторша выручила саму себя и ещё десятки чёрных, кофейных и жёлтых.
Интернатские медики налетели на меня, обклеили датчиками с головы до пят, изучали, как древнюю небыль – африканский климат без зимы. Температура у меня зашкалила за сорок градусов, но в тепле снизилась за считанные минуты, и я ничего себе не отморозил, даже не простыл. Земной ребёнок, наследник всех этих негров и китайцев, которым раса белых продула всухую, схлопотал клиническую смерть и гангрену конечностей, а выродком считали именно меня. В шесть лет не анализируют, но ошарашенные рожи врачей прямо-таки вопили о том, кто из нас лучше. Оставалось победу доказать.
На Земле охренеть как много сделали для того, чтобы каждый приютский заморыш получил на старте равные шансы. Над нашим меню корпели учёные-диетологи, за всяким чихом детишек следили мириады электронных систем и толпы специалистов. Знания нам пропихивали ровно так же, как и тщательно выверенные порции за обедом, – эта планета штамповала поколения здоровых и развитых детей и тратила на нас бездну ресурсов. Так было не всегда. На заветренном плато, куда интернатский выводок привозили на экскурсии, стоял гигантский памятник Зенге Зи, Спасительнице Людей. Необхватной талией, арбузными грудями и слоновьей невозмутимостью гранитная Зенга весьма напоминала оператора Ашу. У ног статуи притулились заморённые ребятишки со вздутыми от голода животами и раззявленными в немом крике ртами.
Чёртову уйму лет назад Зенга Зи свергла какого-то диктатора и провозгласила себя главой Афро-Азиатского Союза. Южные страны задавили льды, на востоке разваливался китайский конгломерат, Европа корчилась в тисках засухи, на западе погружалось под воду то, что называли Америкой. Зенга плевала на беды белых, но на Чёрном и Жёлтом континентах из десяти детей семеро умирали от истощения и болезней. Спасительница посылала солдат, чтобы те вырывали малышню у озверевших от горя родителей, и приказывала свозить в закрытые интернаты. Закон запрещал заражённым разной дрянью взрослым приближаться к этим заповедникам, продовольствие для детей собирали под дулами автоматов – так Зенга не позволила терраформированию уничтожить человечество.