В те годы, о которых в справочниках рассказывалось стыдливой скороговоркой, мои предки неслись со всех концов погибающей планеты к последним, ещё не захваченным цветными космопортам. И улетали – на голодную Новую Землю, на кирпично-красную Циклону, две планеты колонии Эпигон, в адский котёл Мелиады, где вода кипела, а с небес извергалась не то нефть, не то сера. В этом списке Домерге считалась относительно благополучной. Древние земляне не оценили бы иронии, но в колониях терраформирование, едва не угробившее колыбель рода людского, дало неплохие результаты. Ну а цветные заклеймили белых предателями. «Подыхайте в преисподней, мы уходим!» – выжженное на створках ангара проклятье до сих пор хранят в музее Сарассана в назидание тем, кто вздумает вернуться.
Кое-кто возвращался, на Земле с комфортом разместилась большая домергианская диаспора, только вот сопляк, пришибленный странностями своего организма, ничего не знал. Драконовские законы Спасительницы Зенги давно отменили, но африканцы и азиаты привыкли растить детишек в интернатах. Половина семей сдавала младенцев под присмотр государства, навещая их по выходным или просто так. Мои курчавые приятели и недруги вприпрыжку скакали к мамам и папам, лезли им на шею, доверяли немудрящие тайны, приволакивали в спальни коробки со сладостями и новыми игрушками. Ко всем приезжали родители – ко всем, кроме меня. Наверное, в нашем интернате водились и настоящие сироты, но я их не замечал – и лишь раз увидел в прогулочной каталке белую девочку. Её положили отдельно от других малышей, она спала, и искусственная продувка шевелила прикрытые чепчиком русые волосёнки. Через высокий бортик каталки я дотянулся до пухлой ладошки, оторопело вдавил палец в розовую кожу… ментор подхватила меня подмышки, отставила в сторону. Чёрная дубина не понимала, что мне хочется убедиться: белая девчонка существует. Я не один такой! Не один.
В выходные я слонялся около гостевых комнат, следя за приезжающими взрослыми, летом слежка делалась ещё проще. Отцы и матери выбирались из каров на берегу реки, устраивались на скамьях в чахлом парке, доставали пакеты с лакомствами и ждали, выискивая в стайках оранжевых курток своих отпрысков. Невидимый барьер отделял взрослых от детей, менторы за руку подводили к нему осчастливленных встречей с родителями, подавали сигнал – датчики открывали проход. Сырой воздух согревался от радостных визгов, а я вцеплялся в игрушку или горсть песка и застывал. Не мои – и так снова и снова. Иногда я не выдерживал, убегал в тень беседок, чтобы не видеть маленьких ладоней в больших, не слышать довольных возгласов. «Мои» не придут никогда – взрослых белых не бывает.
В тот выходной ментор затеяла с нами хорошую игру, вроде соревнования. Я носился, распихивая сверстников, кувыркался в песке, хохотал, когда удавалось кого-то свалить. Победа… отвлекала. Забивала тянущий комок в животе. На берегу сработал сигнал посадки, но я не кинулся к ограждению, не до того – вот закопаю этого, с плоской мордахой, носа совсем нет, а у меня торчит вперёд, хрясь его по пупырышкам, заменяющим ноздри, хрясь!..
Я ударил жёлтого мальчишку, тот зашёлся рёвом, и все вдруг замолкли. Мне всыпят, оставят завтра без прогулки – и чхать. Но воспитатель и не шелохнулась, вообще не обратила внимания на драку, она пялилась на посадочную площадку, на только что приземлившийся мощный кар. Она – и все остальные тоже. Я обернулся, и время посыпалось. Обвалилось с треском, точно ухнувшая в стремительную воду льдина. У барьера стоял человек, и он светился весь, как светятся облака сразу после восхода. Звёздные пряди волос трепал речной ветер, подхватывал полы золотой рубахи, блестели пряжки на высоких, выше колен, сапогах. Воздух перед ним зашипел, клянусь, наши многоопытные менторы не въехали отчего – это раскрылся барьер, без разрешения и сигналов. Человек отключил преграду за долю секунды, обманул электронику, так же поступал и я, просто мне нужно было долго торчать возле датчика, уговаривать его подчиниться.
И я поверил, мгновенно, безусловно, как бывает лишь в детстве. Помчался к берегу, расталкивая на бегу детей, а сияющий, будто рассветное зарево, человек шёл мне навстречу. Мы почти столкнулись, но он не обнял меня, даже движения не сделал. Худое горбоносое лицо было белым и… чужим. Изучающий взгляд, пасмурные отстранённые блики на выступающих скулах. Я споткнулся об эту чуждость, треснулся об неё и увяз в песке – в полуметре от того, что посчитал «моим». Соврать бы, будто я сразу понял, почувствовал, но ни черта. Не иметь родителей, простаивать часами около барьера, который никогда не откроется для тебя, – страшно. Но ещё страшнее, если он вдруг распахивается – и ты ловишь ладонями пустоту.
К нам уже бежали – и менторы, и какие-то люди с площадки, а я всё стоял, по-рыбьи разевая рот. Над головой гудело, вибрировали двигатели каров, плоские тени планировали вниз, одна, самая настырная, коснулась щеки. И заорала с металлическим присвистом:
– Господин Леттера! Подтвердите: партия «умеренных» лишила вас полномочий? Вы принимаете обвинения в связи с врагом? Плод этой связи перед нами, не так ли? Радек Айторе, шесть лет! Господин Леттера, что будет с вашей политической карьерой? Вы поддерживаете отношения с Игером Спаной сейчас? Прокомментируйте скандал, пожалуйста!
Я шарахнулся прочь, закрылся рукавом – не помогло. Оглушающие вопросы сыпались очередью; плоские, точно лепёшки на празднике урожая, железяки сновали вокруг меня, щёлкали вспышками, стрекотали, визжали… на прибрежной полосе не осталось свободного места, ярко раскрашенные кары информационных служб стеснились, как на публичном выступлении президента Афро-Азиатского Союза. Операторы разыгрывали целые симфонии голограмм, белые европейские пальцы мелькали над графиками, будто лапки чудовищных мух.
– Сид Леттера, вы подтверждаете, что этот мальчик – ваш сын?!
Отец номер один – я увидел Сида первым, и потому порядок исчисления закрепился навсегда – рубанул затянутой в перчатку рукой перед ближайшим датчиком, тот поперхнулся воем и шлёпнулся на песок. Сид повернулся к прочим «лепёшкам», к гудящему электронному натиску. Он не прикрывал меня, не защищал – просто убирал помеху.
– Проваливайте отсюда, – в спокойном голосе затаённой бурей поднималась ярость, – землян это не касается. Сын или не сын, мои полномочия и политическая карьера – решать уроженцам Домерге, и только им. Сматывайтесь, иначе через пять минут здесь будут власти, и я подам иск.
«Лепёшки» продолжали орать, а до меня наконец добралась менторша. Встряхнула за плечи, притиснула к себе. Её поколачивало – ещё бы, столько белых!
– Вы… вы отец Радека, да? Придётся пройти генетический тест, удостоверяющий родство.
Сид расправил сбившийся золотой ворот, равнодушно сощурился: