– Зачем?
– Но вы же хотите видеть сына? – менторша задохнулась растерянно, а у меня, уродца в приютской курточке, съёжившегося между взрослыми, что-то больно лопнуло внутри.
– Нет, не хочу. С чего вы взяли? – Сид сказал это, повернулся уходить – к берегу, карам, от меня. У той менторши шрам остался на долгие годы, я запустил зубы ей в запястье, вырвался было, но курчавая гадина навалилась на меня, закричала. Мы боролись; в вышине, в белёсом летнем небе, надрывался мужской бас: «Всем покинуть территорию интерната! Немедленно покинуть…»; падал взбаламученный песок, заметая место, где только что стоял Сид Леттера. Отец отказался от меня.
Наверное, я рехнулся бы, превратился в слюнявый овощ, или ноги б отнялись, но кто-то задержал Сида у самой кромки разрушенного барьера. Зарёванными глазами, из-под локтя державшей меня женщины я следил за разговором отца и второго – неизвестного. В кожаной короткой куртке, военных сапогах на толстой подошве, бритый едва не наголо, он походил на командира берегового охранения, но те были сплошь цветными, а этот… В будущем пришлось затвердить правило: Сид бьёт быстро и жестоко, Игер же – как взрыв «психической» гранаты, вначале охватывает блаженство, а потом тебя перемалывает на молекулы.
Вокруг них столпились другие родители, менторы спешно сгоняли детей под контроль датчиков, а эти двоё разговаривали, точно наедине со вселенной. Они не размахивали руками и не ругались, но на скулах бритого перекатывались желваки, а золотой свет Сида померк. Потом оба вернулись обратно – останавливались, обмениваясь репликами, мешкали, и при каждой задержке у меня саднило под рёбрами. В эти жуткие минуты я улавливал тысячи оттенков и жестов, собирал в копилку то, что отличало их от всех до сих пор знакомых мне людей, но в памяти застряли какие-то обрывки. Бритый военный склонился надо мной – о льдистую синеву диковато расширенных зрачков можно было порезаться, полные, очень чётко очерченные губы раздвинулись в усмешке. Видно, его смешил икающий от рыданий мальчишка, вымазанный в песчаных крупинках.
– Я Игер Спана, отец мальчика, – он смотрел на меня с весёлым любопытством, но обращался к такой же замурзанной менторше. – Что за тест мы должны пройти? Нам некогда задерживаться, поднимите старые анализы. Поскорее, госпожа, ради вашей Великой Богини.
Отец… у меня два отца, а мама?.. Матери есть у всех, но я-то выродок, уникал, как болтала «слониха» Аша. Неважно – они же не ушли, не бросили снова! Отныне не сироту вывернуло на песок, то ли от страха, то ли от облегчения, пляж и небо поменялись местами, и кто-то подхватил меня на руки.
Позже мы сидели в белоснежной процедурной: Сид и Игер на скамьях в разных углах комнаты; подле Игера – тренированный парень в куртке с чудной эмблемой; укушенная менторша, баюкавшая перевязанную кисть, директор интерната, пожилой азиат, и я. Меня вымыли, поместили в каталку, велев лежать тихо. В выжидающей тишине я бы и пикнуть не посмел, но тут директор хлопнул по подлокотникам кресла и рыкнул:
– Отвратительный скандал! Чем вы думали, когда втянули наш интернат? Вам не жаль ребёнка? Его же растерзает информзверьё…
– Нам жаль, что ваш интернат и департамент опеки не в состоянии хранить тайну, – процедил Сид, – мы отдали вам мальчика и считали формальности соблюдёнными. Земные законы позволяют передать ребёнка государству, мы заплатили взнос… какой был взнос, Игер?
– Не помню, – отец номер два устало потёр висок, – теперь от этого никакого толку. А что у них были за рожи… глава партии «умеренных» и лидер сторонников силового метода возвращения имеют общего сына… кровь берилловая, на Домерге здорово рванет.
Игер наслаждался, точно падение вызывало в нём восторг – чем глубже свалишься, тем лучше. Парень с эмблемой, где меч рассекал гранёный булыжник, взвился, как ужаленный.
– Мальчишка сломал тебе карьеру! И не тебе одному, между прочим, – парень пытался давить, но так и лип к Игеру, подчёркивая близость. – Леттера всё подстроил, «умеренным» выгодно…
– Заткни своего трахальщика, – Сид даже бровью в сторону крикуна не повёл, только резче обозначились тени около хищного носа. – Партия «умеренных» выкинула меня с поста председателя – вот и вся выгода. Завтра потеря влияния и должности станут моей наименьшей трудностью. Не одолжишь охрану, наследник клана Берилла?
Игер сам помянул непонятную берилловую кровь, но от шутки Сида по налитым губам прошла судорога. Он буркнул что-то на странном языке, в котором лающие звуки мешались с протяжными «аум» и «аус». Домергианская латынь, искажённая немецким и английским, язык поселенцев моей родины, для меня тогда смахивала на кваканье жаб в пруду. Но в своей каталке я подтянул колени к груди и загадал – выучу. Всё выучу и узнаю, чтобы разобраться.
Директор интерната встал, открыл рот, наверное, думал рявкнуть нечто вроде «белая плесень!» – любимое ругательство цветных. И тут в углу тонко, мелодично запел автомат. «Результат генетического теста: полное совпадение. Повторяю: полное совпадение». Директор кхекнул, заторопился к двери.
– Сид Леттера, Игер Спана, уважаемые господа, – он презирал чужаков и боялся, – вы – биологические родители находящегося на моём попечение Радека Айторе. Кто из вас отец, а кто… выясняйте сами! Посещения разрешены, если мальчик не откажется.
Игер поднялся, отодвинул «трахальщика» с эмблемой. Подтянул мою каталку поближе – синева в его глазах ликовала.
– Ну, младший, привет, – тяжёлая ладонь легла мне на лоб, взлохматила вихры, – Ты ещё раз испоганил мне жизнь. Я уже начинаю привыкать. А ты, Сид?
Завихрения политики Домерге не впихивались в башку шестилетнего приютского щенка, но одно я сообразил скоро: мои отцы не встречались в эти шесть лет. А если встречались, то не разговаривали, а если и разговаривали, то не о том.
Они приезжали в интернат на берегу Конго три выходных дня подряд. Я бережно собирал частички каждого: наклейку от конфет, купленных Сидом в «родительском автомате», снимок начерченных на песке рисунков, куртку, наброшенную Игером мне на плечи и забытую им. Мы бродили по тропинкам, забирались на сыпучие барханы, прятались от солнца в редком парке – и я болтался между ними, неприятный и желанный повод. Отцы почти не обращались ко мне, путались, ляпали что-то невпопад, забываясь, бросали притворство – и тогда разговоры о непонятных и ненужных мне вещах длились часами. Иногда они перебрасывались едкими фразами, как кручёным мячом в игре, смеялись сдержанно, удивляясь своему веселью, иногда спотыкались, будто напарываясь на нечто больное и тёмное, и падали в долгие паузы.
На первую встречу Сид привёз красивую белую девушку – талия гибким стебельком и роскошный бюст. Он оставил её скучать в каре, девушка злилась и нервничала, но её недовольство Сида не занимало, как не волновал и обретённый сынок. Вообще ничего не волновало, кроме Игера, ради него Сид пролетал тысячи километров от азиатского Сарассана. Игер не каверзничал, но рядом с Сидом с него смывало расслабленную лень сильного зверя. Они кружились в им одним важных танцах, вымещали давние обиды, распутывали секреты, сводили счёты, жадно вцепляясь в крохи сведений друг о друге, а я служил железным оправданием.
Три свидания – на четвертую неделю мои отцы не приехали. Позже какой-то кофейный приятель вздумал напомнить, как я прилипал к барьеру на берегу, как с рёвом отказывался уходить в корпуса, и поплатился разбитой рожей. Отключить датчики, чтобы удрать, у меня не получилось, не хватало сосредоточенности и умений – я изобрёл изощрённый способ побега из интерната. К счастью, он не удался, иначе приключение на заснеженной стене показалось бы развесёлой прогулкой. Ночью я забрался в контейнер с бытовыми отходами в святой уверенности: их разгружают где-то за пределами нашего заведения. На самом деле отходы вместе с контейнерами перерабатывали прямо в интернатском мусоросборнике, но, перед тем как включить измельчающие лопасти, просвечивали на предмет идиотов вроде меня. Отважного искателя родительской любви вытащили из ящика, он крыл менторов и операторов отборной руганью, пинался, кусался, как стая бешеных собак, грозил спасителям убийством, а под конец хлопнулся в обморок.