Брай сидел за столом, над ним крутились его обожаемые мультяшки. Чучела – детина с мускулами, как у гориллы, и со взрывом азиатской рисовой лапши вместо волос – мочил зелёных монстров. Чучела – криминальный талант, выпущенный из тюряги с заданием спасать криворукого и безмозглого энтузиаста Огонька. Сам Огонёк соевых колбасок на гриле не поджарит, вот и сейчас затаился в углу, упрятал остренькую мордочку в коленки, ждёт, пока приятель расправится с чудищами. Киношная банальщина, но в придумке Брая было нечто, то есть в дружбе боевого Чучелы и шалопая Огонька было… иногда в носу щипало. На кой мне приспичило раздобыть денег на этот проект? Мультяшек я с детства не терпел, тоска же смертная, затёртая в пыль. И невыгодно – в киноиндустрию нахрапом не пробьёшься, доморощенных гениев, ваяющих в дешёвых комнатках шедевры, в Сарассане валом. Куда интересней вклиниться в рынок той же сои, чтоб ей сгнить на корню. Пожалуй, папаши б на покупку партии сои раскошелились, или меня заносит от выкуренной дури. Чего мне надо-то? Доказать Браю, Сиду, Игеру… хотя бы что-то доказать!
Брай подрисовывал чешую зелёного монстра, видать, еще недостаточно жуткую. Голые, тёплые, если дотронуться, бронзовые, как у Игера, плечи ходили ходуном – старается, дубина. А я торчу у него за спиной и боюсь окликнуть, до икоты боюсь подойти… в первом «мокром» сне, ещё в интернате, мне явился Игер Спана, раздетый по пояс, с бисеринками пота на смуглом плоском животе. Дорогой отец собственной персоной, охренеть. Я потом неделями спать не мог, но беда не в моих извращениях. Папаши слишком много места занимали в моём мозгу… подойду, прижмусь губами к ямке под курчавыми волосами, завалимся в койку – и беда повторится. Брай меня скоро возненавидит.
– Очухался, Радек?
От эдаких загонов не очухиваются – они навечно. Брай остановил голограмму, чтобы точнее примериться к хвосту монстра, покосился через плечо.
– Жрать у нас нечего… или погоди… вроде концентрат молока остался, – он вздохнул, будто нанялся опекать меня, как Чучела непутёвого Огонька. – Ты отцу говорил про проект? Знаешь, если бы на меня набросился родной сын с шантажом, я бы тоже его послал.
– Хватит про них! – я заорал, закашлялся, сбавил тон. – Нет у меня родителей. Никогда не было. Может, они теперь заведут другого сына, будут над ним кудахтать, хотя сомневаюсь… на себя не накудахчутся, твари!
– Чё? – Брай встал и сделал то, чего я хотел и отчего удрал бы в Атлантику и на Африканский Рог на одном рейсе: обнял меня, прижал локти к рёбрам. – Они там оба ошивались? Вместе, да? Радек, наплюй! Завтра пойдём в банк, проверим, дадут ли кредит… и все обстряпаем, ну… идиотина, не брыкайся… Раздевайся, давай.
Он стаскивал с меня штаны, куртку, рубашку и целовал. Изворачиваться пришлось знатно, в нашей комнатёнке не до сексуальных игр, от стола до койки пара метров, не больше. Уложил под себя, навалился этим своим африканским жаром, кипящим желанием, сунул ладони в трусы, накрывая сразу и мошонку и член. У Брая руки ухватистые, жёсткие, даром, что художник, и умелые. Уж ласкать он со мной наловчился, иначе никак. Я втолкнул язык между мягких губ, облизал поочерёдно, скользко, кругло, сосёшь, как морскую гальку. Представил во рту твёрдый, готовый трахать член, и колени сами собой разъехались, пуская Брая дальше. Он оттянул в сторону мои трусы, надавил ниже мошонки, погладил – по его ладони размазалось влажное, вязкое, кончу на счет три…
– Брай… как обычно, ладно?
Я тёрся об него, стараясь удержать курчавую тупую голову ровно, бормотал в губы, засовывал язык глубже, и меня аж подбрасывало. Живот свело, яйца закаменели, а Брай тыкал пальцем в сухую дырку, будто оглох. Когда-нибудь он забьёт на уговоры, на молчаливые сделки и отымеет меня, и едва ли я стану сопротивляться.
– Радек, твою мать… – он тряс башкой, распластывался на мне, воткнув член куда-то в пупок. Шорты с Брая сползли, задница подставилась прямо под ладони, я вцепился в неё, стиснул выпуклое, поджарое. – Нагни меня сам. Я-то не забере… херова кровать!.. не будет у меня ребёнка… да твою же мать, скотина! Раздвинь ноги, ну!
– У меня матери нету.
Логичное замечание, особенно когда дать и взять охота до дурноты, до тягучих покорных всхлипов, когда тебе суют пальцы в рот, заставляя смочить слюной, а потом осторожно вводят туда, где всё сжимается тисками. Я ахнул, вскинул бедра, чувствуя медленные тычки, запустил ногти Браю в поясницу. Он имел меня, гладил внутри, растягивая там, где не желало расслабляться, садняще надавливая на чёрт разберёт какие нервные окончания; член его, с набухшей головкой, тёплый и гладкий, елозил по моему лобку. И мы целовались, трахались языками, ощупывая нёбо и глотку, стукаясь зубами, перепутываясь взмокшими прядками. В заднице у меня точно развели немаленький такой костёр, жар поднимался по спине, стекал в мошонку, я потянул Брая на себя, он всадил мне пальцами крепче – и влага выплеснулась на живот. Кончал я долго, вжимая зад в матрас, дергаясь навстречу ласкающим рукам. И впрямь все мысли отшибло, хорошо-то как. Разлепил ресницы, увидел Брая над собой – тот дрочил себе, размашисто, остервенело, хватался за моё колено и глаз с меня не сводил.
Мы свалились рядом, дышали так, словно на нас муниципальная домина взгромоздилась со всеми своими тремястами уровнями. Брай покопался под вмятой подушкой, нашел пульт стационарного линкома, отрубил голограмму. Ревновал, что ли, к Чучеле? Налюбуется мультяшка на меня голого, обкончавшегося, с раскрытой дыркой, и оживет? Голограмма потухла, а потом вдруг распахнулась над нами зеркалом. Преследуют сегодня зеркала. Электроника глючит одинаково или мне требовалось нас увидеть, а линком послушался? Около уникалов техника иногда гонит, проверено. Увидел: сытую смуглоту Брая – заалевшие губы, пятна на скулах и широких плечах и себя – колени раздвинуты, светлые иголки волос прилипли ко лбу, а глаза точно, как у Игера, когда он вышел из спальни Сида. С сине-стальной растёкшейся радужкой, сумасшедшие, властные.
Брай убрал зеркало, хмыкнул разморённо. Старый матрас, одолженный его матушкой, бугрился под спиной, и я перекатился на Брая, чтобы расправить. Отодвинуться он мне не позволил, примостил гудящую башку на грудь, погладил вдоль хребта – внизу отозвалось возбуждённо. Во время зачатия для уникала долгий оргазм нормален, но убедиться у меня случая не представится, ни за что.
– У тебя вид, будто ты меня поимел, – Брай потёрся щетиной, кожу закололо, – прямо самец-победитель… ну, чего тупишь, Радек? Мы встречаемся год, вместе живем три месяца, пора б попробовать, тебе не кажется? Повтори курс анатомии – мужики-люди не беременеют! А если… если ты понесёшь от меня…
– Завязали об этом! – заткнуть бы ему рот, но сил двигаться нет. – Я тебя предупреждал сразу: с трахом обломись.
– Да послушай, не ори, – Брай уже похрапывал сонно, скоро уймётся, – забеременеешь, ничего страшного… считаешь, я свалю, как твои родители?
Ничего я не считал, вообще не задумывался о всякой ерунде, меня оно не касается! Домергиане не хранили в открытом доступе детали своего дикого процесса воспроизводства, папаши делились сведениями скупо, научили кое-чему – и гуляй. Я на их слова не полагался, у них-то осечка случилась. Риск не оправдан, и точка. Брай не понимает, ему легко рассуждать.