— Раиса Садыкова.
— Ну, неважно. Я хотел спросить: она сильно устаёт?
— Кто? Максимовна?
— Да.
— А как вы думали? Это ведь не с болонкой на диване возиться. Тридцать коров надо вовремя накормить, вовремя подоить.
Виталий Константинович достал из кармана телогрейки носовой платок и вытер лицо. Хорошо размялся, до пота. Одет он был по рабочему, но выглядел весьма опрятно. Новая из светлого сатина телогрейка; поношенные, но ещё вполне добротные чёрные бостоновые брюки заправленные в кожаные сапоги, голяшки которых оторочены собачьим мехом. На голове ондатровая шапка.
— Что? Устали? — спросила Маргарита, когда он вытирал платком лоб.
— Немножко. — Завадский спрятал платок в карман и снова начал работать.
— Вот. Будете знать, как достаются нам денежки.
— Но и почёт — тоже!
— А! — махнула рукой Маргарита. — Только и слышишь: «Почётная должность — животновод». «Животноводство — ударный фронт»… А толку-то?.. Как мы были людьми второго сорта, так и останемся всегда.
— Напрасно, Маргарита Филипповна так думаете. Только невежды могут считать вас людьми второго сорта, — ответил Завадский. — Доярка — главная профессия России. — Виталий Константинович выпрямился, повернулся к Маргарите. — Русь испокон века стоит на этом. Есть коровка — будет и молочко. Есть молочко — будет и жизнь… Татары во время своего нашествия стремились полностью уничтожить Русь. Убить все живое. Спалить все до тла… Но где-то кто-то успевал загнать в густой лес корову. И скрыться сам вместе с этой коровой и ребёнком. Допустим, что это была молодая расторопная женщина. Чаще всего так и было. Потому что мужчины воевали, как правило, складывали свои головы на поле боя… И корова в лесу, в глухой чаще для беглецов была единственной кормилицей.
И Русь таким вот образом, представьте себе, выжила… И не только выжила. Стала великой державой.
— Интересно, — удивилась Маргарита. — Я не знала… Даже в школе об этом не слышала. Откуда у вас, Виталий Константинович, такие сведения?
Завадский улыбнулся. Бросил сено в кормушку.
— Я — историк, — сказал он, опершись на вилы. — Стараюсь заниматься своим делом добросовестно.
— Извините, Виталий Константинович, за нескромный вопрос. Вы специально так рано встаёте?
— Я вообще рано встаю, — ответил он. — Привычка рисовать по утрам. Создаю себе настроение на весь день. Ну, разумеется, не так рано, как в эти дни, но в общем-то мне не привыкать. Не знаю как относится к этому Галина Максимовна, но я хожу сюда с удовольствием. Хорошая разминка по утрам — великое дело. Это и настроение, и здоровье, и аппетит — все сразу.
— А она к этому никак не относится, — сказала, хохотнув, Маргарита. — Она не знает, что это вы.
Виталий Константинович посмотрел на доярку в недоумении.
— Не знает, — повторила Маргарита. — Мы сговорились держать пока в секрете. Пусть сама вас увидит здесь. Но долго она не выдержит. Подкараулит вас здесь не сегодня завтра. Берегитесь, Виталий Константинович!
— Да-а, — задумчиво произнёс Завадский. — Нехорошо получается. Я был уверен, что она знает. Подумал: возражений нет, значит можно приходить.
— Вы шибко-то не переживайте. Мы все за вас. Вот сколько Нас есть тут доярок, все как одна — за вас. В случае чего в обиду не дадим.
— Ну спасибо.
— Не переживайте, — уверенным тоном сказала Маргарита. — Всё будет хорошо. Ну, я побежала. Надо солому запаривать…
Маргарита быстро пошла по коридору в сторону кормокухни.
… Галина Максимовна легла в постель. К голове приложила свёрнутое в несколько рядов мокрое полотенце.
Пришла Людмила Васильевна.
— У тебя, что, мигрень? — спросила подруга, входя в комнату.
— Мигрень, — ответила Галина Максимовна.
— Вот не будешь шляться по ночам. — Людмила Васильевна присела на стул возле кровати. — Что же ты говорила, что Завадский не придёт больше? Пришёл… Вся деревня гудит как улей. Обсуждают вас. Вот доярки до чего ушлый народ! Устроили всё-таки вам встречу в коровнике…
— Ничего не устроили… Я сидела в закутке, пока он не ушёл.
— А чего люди болтают? Говорят, Маргарита застукала тебя там… Позвала Завадского.
— Врут все. Я сама вышла к Маргарите, когда он ушёл.
— Значит, ты с ним не разговаривала?
— Не о чём мне с ним разговаривать.
— Дура ты дура! Такого мужика поискать надо. Выходи за него. Пока не раздумал. Годичный траур соблюла. И по мужу. И по сыну. Чего тянуть, если такой мужик подвернулся. Ты, говорила, скоро у Любки день рождения. Пригласи гостей. Его пригласи. Я помогу стол накрыть. Пора выгонять из дома злого духа. Жизнь состоит не из одних поминок.
Дежурная доярка Евдокия Муравьёва сидела за столом, заваленным журналами и газетами, и дремала.
Из часов выскочила кукушка и прокуковала пять раз.
Евдокия встрепенулась. Встала из-за стола и ринулась на своих длинных ногах — ходулях в сторону кормокухни.
В кормокухне несколько мужиков — мужья доярок — сидели и курили на лавках. Ввалился ещё один здоровенный, широкоплечий, в огромной лисьей шапке.
— Здорово, архаровцы!
— Здорово, Петро! — весело ответили мужики. — И ты — тоже? Ха-ха! Но, молодец!
— По приговору народного суда! — оскалил зубы Петро.
— Не приговор, а частное определение, — поправил его пожилой тощий мужичок, муж Марьи Дмитриевны. Добавил дружелюбно: — Дубина стоеросовая.
— Ну всё равно. Теперь уж мне никто не скажет, что я не уважаю свою Анфису. — Петро состроил рожу и развёл руками.
Мужики засмеялись.
— А где она, Анфиса-то? Спит или поднялась?
— Поднялась.
— А чё ей делать теперь такую рань?
— Шти варит.
— Моя тоже стряпню затеяла. Хоть пирогов с грибами поем… в кое веки.
— О, Евдокия! — воскликнул Петро, когда доярка вошла в кормокухню. — А ты чё тут? Васька твой где?
— Дежурю, чё… Дома Васька.
— Шти варит? Взрыв хохота.
— Ага. Как раз, — ворчала Евдокия, подкручивая вентиль кормозапарника. — Будет Васька шти варить.
— Гони его завтра сюда поганой метлой.
— Придёт. Никуда не денется. Все так все. Чё я буду тут одна среди вас…
— Ну ладно. А чего тут делать-то, мужики? С чего начинать?
— А вон корзины в углу. Самая большая — твоя. Нагружай её брюквой, взваливай на горбушку, и — пошёл вдоль по питерской.
— Помыть надо сначала брюкву, — строго сказала Евдокия.
— Эх, была не была! Где она, эта брюква?
— Вон у входа навалена, — сказала Евдокия. — Целая гора. Шёл не видел, что ли?
— А где Завадский. Сбаламутил нас, а сам — в кусты?
— Здесь Завадский. В коровнике. С Галиной Максимовной.
— А чё они там делают?
— Трудятся.
— В каком смысле?
— В прямом.
— А я думал — в переносном. У них ведь, говорят, вторая молодость.
— А тебе завидно?
— Конечно, завидно. У меня и в двадцать лет такого не было. Пришёл из армии: здорово, Анфиса! — Здравствуй, Петя — Пойдёшь за меня? — С большим удовольствием. — Петро опять под дружный смех скривил рожу. — Вот и все дела.
Вошли бригадир Бархатов и фуражир Наумов — весь в муке, как мельник.
— Ну, мужики, — сказал Бархатов. — работать так работать. Нечего тут дымить. Копоти и так хватает.
Мужики как по команде встали со своих мест, побросали окурки в мусорное ведро.
Галина Максимовна и Завадский стояли возле наполненных сеном кормушек. Завадский воткнул вилы в деревянный пол и опёрся на черень. Галина Максимовна ворошила сено руками. Из одной кормушки, в которой слишком много, перекладывала в другую, в которой поменьше.
Дверь кормокухни открылась, и оттуда высыпали мужики с вилами в руках.
— Да, — сказала Галина Максимовна, глянув искоса на Завадского. — С вами, Виталий Константинович, не соскучишься. Организовали все это хорошо, честное слово, — душа за баб радуется. Но надолго ли?
— До начала полевых работ, — ответил Завадский. — А потом после уборки урожая, если к тому времени транспортёр ещё не поставят, снова на ферму. Помогать своим жёнам. Все равно всю зиму лежат как сурки… Помочь своей жене в тяжёлой работе — это же так естественно. Я удивляюсь, что раньше никому им в голову это не пришло.