- Это я убью тебя! - Рука его дрожала, на лбу проступил пот.
Родионов рассмеялся:
- И как? Я же дух или черт знает что.
Алсуфьев торопясь, нажал на спусковой крючок. Еще. Еще. Пистолет молчал. Опомнясь, Алсуфьев рывком снял его с предохранителя и передернул затвор. Наведя пистолет на Родионова он снова встретился с ним взглядом. Зрачки гостя расширились на всю радужную оболочку, давили, проникали под черепную коробку, пригинали к земле. Алсуфьев опять потянул спусковой крючок, но палец не шевельнулся. Его свело судорогой. Отчаянно, Алсуфьев стал помогать другой рукой. И на этот раз ничего не получилось. Тогда он отбросил в сторону бесполезный пистолет и разрыдался:
- Ну, убивай. Убивай.
- Сейчас. - Родионов раскрыл книгу, лежащую у него на коленях. Небрежно полистав страницы, он остановился ближе к концу. Затем снял колпачок с ручки.
- Ну, давай! Что медлишь? - Выкрикивал Алсуфьев. - Книжку решил почитать? Издеваешься?
- Это твоя книга - книга судьбы. Слыхал о такой? Не сказка. - Родионов постучал пальцем по ней, - Я буду твоим корректором. Сделаю последнюю запись, и ты умрешь.
- НЕТ!
Алсуфьев бросился к нему, попытался отнять ручку. Но литературный персонаж оказался сильнее. Он оттолкнул писателя. Тот отлетел к окну и упал, больно ударившись плечом о подоконник.
- Не надо. Пожалуйста, - он попытался встать на колени,
- Брошу писать. Устроюсь дворником.
- Раньше надо было думать. Твое "творчество" серьезно подтолкнуло наш мир к злому. А такого допустить нельзя. Это не моя воля. Я - исполнитель.
- Я напишу опровержение. Покаюсь. Вернись, объясни им, - продолжал уговаривать писатель.
- Твои книги читают тысячи, а критикой интересуются единицы.
- Я буду стараться. Все сделаю, что скажешь. Не убивай,
- скулил Алсуфьев.
- Хорошо, - Сдался палач, - Дам тебе шанс. Подожду пока. Если за ночь ничего не произойдет, что переполнит чашу нашего терпения, я просто уйду. А ты выполнишь все, что обещал. Но, скорее всего тебе не повезет. В одном из домов, на улице Зеленой, паренек собирается лишить невинности свою молоденькую подружку.
- При чем здесь я? Какой-то подонок трахнет созревшую дуру, а я умирай? При чем здесь Я?!
- Паренек зачитывался твоими романами, - невозмутимо пожал плечами Родионов, - Ты не научил его, что ЭТО делается по любви. Пожинай, напрямую, свои плоды. Или справедливость только для книг?
Его вопрос остался без ответа. Алсуфьев заворожено следил за молодым человеком. Палач убрал ручку от книги и замер, прислушиваясь к чему-то своему. "Боже, милостивый, пронеси, - Шептал писатель, - Помоги, Господи. Брошу сочинительство. Никогда не сяду за письменный стол". Тошнотворная усталость сковала тело. Сверху в окне послышался тихий шелест. Алсуфьев оглянулся. Ночная бабочка обреченно билась о стекло, из последних сил стремясь к свету. С тупым насекомьим упрямством она пыталась пробить невидимую преграду. "И ты, дура, к огню, на смерть? Что за идиотская потребность лететь на свет и мучительно издыхать, опалив крылья," - подумал он. "Давай, давай, за компанию". Он потянулся открыть форточку, но скрип кресла оторвал его от окна. Это шевельнулся палач. Он начал писать. Алсуфьев подскочил к нему. Он попытался что-то сказать, хоть на мгновение остановить безжалостную руку, но гортань пересохла, язык не повиновался.
Последняя запись в книге судеб не была мудреной: "17.08.1995г. Борис Ефимович Алсуфьев...". Ровные буквы ложились на плотный глянцевый лист, и казалось, чернильная гадюка вылезает хвостом вперед из-под пера, чтобы в конце строки выбраться полностью и ужалить. Алсуфьев зачаровано глядел, не в силах что-либо поделать. Тело сковало. На сердце могильной плитой навалилась тяжесть, воздух стал тягучим, не проходил в легкие. Алсуфьевское сердце, сдавленно бившееся, вздрогнуло от невыносимой боли и остановилось. Писатель Виталий Штурм, он же Борис Ефимович Алсуфьев, упал. Молодой человек покосился на лежащего и дописал :" ... умер". Затем, помедлив, поставил точку.
За окном завыла собака. Ее вой подхватили другие, возвещая округу о покойнике. Усталая бабочка на окне остановилась, обведя лупообразными глазами комнату, с телом писателя, лежащим возле пустого кресла, с одинокой авторучкой на сиденье.