А вот в станице Карсаковой хлеба нельзя было достать — молока, простокваши вдоволь, а хлеба нет. — Отчего у вас хлеба нет? — «И, батюшка, да у нас его совсем нет». — Что так? — «Да вот два года неурожаи были, так как есть ничего не собрали» — Будто? чем же жили? — «Да уж найдут, как есть нечего, у маньчжуров брали ячмень да буду, да и пекут, так что-то, — вот, пожалуй, найдете, да есть не станете». Сплавщики сказывали, что действительно давали им какой-то хлеб из ячменя с будой, да «сплюнул, есть не стал». Пришла баба огурцы продавать. Медных денег не было. «Да у вас променять чего не найдется ли, сухарей нельзя ли, нам бы оно лучше денег». Да и вправду видно, хлеб в редкость. «А вот зато ноне такие хлеба, что и-и, благодать, только вот полегли уже, такие большущие, дал бы Бог сухой погоды!»
И действительно, началась сухая погода и до сих пор стоят урожаи везде богатые: «и в Забайкалье таких не знавали». Вообще замечают, что с каждым годом урожаи становятся всё лучше и лучше, — лучше ли пахать стали, стряхнули ли забайкальскую лень, или скотинка стала лучше и больше ее, не знаю, но таков замеченный факт. — А где у вас делась Кучумиха деревня? Мы ее что-то не видали. — «Кучумиха-то? да сюда все переселились. Нас всего было там три двора. Ну, этто приехал Карсаков, вышел на берег, ковер разослали, самовар стоит. Ну, и спрашивает: «как вы, братцы, живете?» — «Ничего, мол, ладно, ваше превосходительство… только вот покосов нет, пашни тоже далеко». — «А ну, переселяйтесь ко мне в Карсакову станицу — недалеко, а то что вам тут трем дворам делать?» — «О, ваше превосходительство, переселяться-то, таперича которые есть огороды, так их бросать, что ли? Новые заводи. Домишки, опять, переносить надо». — «Ну, я вам народу пришлю помочь». Подумали этта, что ж — три двора, пользы этто мало, подумали да и сплавили все, теперь ничего, ладно живем. А народ, значит, по сию пору посылает». — Давно вы здесь? — «Пятый годок пошел». — А тут пашни далеко? — «Нет, недалеко, а есть и верст двенадцать». — А покосы близко? — «Покосы эвона, близко, — вот в Кучумихе, бывало, нет, так у манжуров косят». — А ваши не косят на той стороне? — «Пошто не косят? Косят». — А манжуры?» — «Ноне же ничего, не жгут».
По обеим сторонам реки тянутся на огромное пространство внутрь богатые луга, трава так и глушит всё. Но время от времени эти луга прерываются хребтами; оттого береговое сообщение по Амуру так затруднительно, и едва ли когда-нибудь будет существовать здесь хорошая дорога. Между тем пароходное сообщение продолжается недолго, а зимняя дорога также плоха: Амур становится очень неровно. Вот отчего, а также и от громадности расстояний все эти богатые места теряют значительную долю своей ценности, как отрезанные значительную часть года от других населенных пунктов.
Чем ближе подплываешь к Благовещенску, тем шире становится Амур, тем роскошнее луга по сторонам его, тем более вглубь отходят горы, наконец, тем более показывается русских деревень и станиц, селения же маньчжур попадаются беспрестанно, хоть по одному, по два домика. Ночью обыкновенно слышен сперва лай собаки и виден огонек, потом вы разглядываете несколько домиков. Днем видна кучка деревьев, из-за нее выглядывает домик, чистенький, аккуратный; дома разбросаны. Это не русская станица, где скучно вытянулись вдоль берега один в один вылепленные маленькие дома с двумя окнами, обведенными белою каймочкой, выровненные и поставленные на равную дистанцию; а кругом ни деревца, да и действительно «пошто ходить далеко по дрова, когда они стоят за избой?»