Если в верхних частях, до Жигаловой, скотоводство порядочное (зажиточные имеют до 20 голов рогатого скота, лошадей, баранов, обыкновенные хозяева от 5 до 10 голов рогатого скота), то ниже оно значительно сокращается, и хозяин, имеющий от 7 до 10 голов рогатого скота, считается зажиточным; лугов очень мало, так что косят (и пашут) и за 12–15 верст от деревни, а летом скот пасется в бору, довольствуясь часто узкой полоской вдоль берегов. Медведям раздолье, они очень смелы; в мой приезд нашли коня, зарезанного медведем возле деревни, в 1 версте. Размеры медведей очень уважительны. Шкура от носа до хвоста (не считая последнего) бывает обыкновенно от 13 до 16 четвертей, недавно же убили одного в 17 четвертей, как подтвердили крестьяне обеих соседних деревень; понятно, что такой зверь не поцеремонится зарезать коня чуть не в виду людей и втащить его на яр, круто поднимающийся от берега.
Но эти же леса служат и источником дохода для населения. Весной на лыжах гоняют с собаками северного оленя, летом и в начале осени бьют косуль, а как только наступит Покров (1 октября), все способные носить оружие отправляются в тайгу белковать. Проходивши весь октябрь и часть ноября (до 8-го), зверовщики возвращаются с порядочным запасом белки; трудно сказать, сколько ее приходится кругом на человека, но полагаю, что от 10 до 200 шт., смотря по местности. Последнее, впрочем, редко, обыкновенно не более 150 шт. Есть молодцы, которым случалось настрелять до 1000 белок, но это исключение, зависящее от личности стрелка и от благоприятных обстоятельств (год хороший). На белку же, как и на всё другое, бывает и урожай и неурожай, который, к сожалению, совпадает с урожаем и неурожаем хлеба; хлеб не родится — и шишка не родится, говорят крестьяне, а от урожая шишки зависит и урожай белки. К тому же в октябре часто выпадают такие снега, что зверовщики бывают вынуждены возвратиться раньше срока, т. е. в 20-х числах октября.
Хотя и принято считать Сибирь неисчерпаемым источником относительно леса и зверя, но как всё истощается при чрезмерном пользовании, так точно и зверь. Было время, когда в деревне на дом (и домов-то тогда было меньше) приходилось по убитому оленю. Теперь со вздохом говорят вам: и один-то олень на деревню попадет — и то спасибо, вся деревня смотреть соберется. Сохатый, рысь попадаются изредка, и хотя их шкура будет продана соответственно дорого, но явились уже кое-какие потребности, прежде неизвестные (самовар, например), да и хлеб-то, закупаемый и в казну и на быстро размножающиеся промыслы, стал соответственно дороже. Таким образом, с уменьшением количества зверя народ переживает один из тех периодов, которые описал г. Щапов. Количество зверя заметно убывает, выживающие особи уходят всё глубже и глубже в хребты и леса, подальше от населенных местностей, и если прежде, когда деревушки состояли из 2–3 домов, промышленник, чтобы настрелять достаточно белки, ходил по две недели около дома, теперь он должен удаляться в хребты на 5 недель и исходить в день верст по десяти, чтобы вернуться с сотней или двумя белок. Я писал как-то раньше по поводу Тункинского края, как мало приносит выгоды беличий промысел, и высказывал мысль, что только незнание других промыслов, более выгодных, отсутствие этих промыслов, нуждающихся в капитале, который, в свою очередь, направлен на разработку промыслов, наконец, высший руководитель — привычка — поддерживают там этот невыгодный промысел. Сколько мне кажется, эта пора еще не наступила для ленского зверовщика, но и здесь можно наверное сказать — она скоро наступит. Что же тогда? Во-первых, при самом заселении долины Лены едва ли имелось в виду образование хлебопахотного населения, а потому мы видим крестьян, живущих в таких местах, где хлебопашество на протяжении целых сот верст никогда не разовьется; нужно посмотреть, какие леса приходится теперь уже расчищать, — что же дальше? Где возьмется сено для скота при неразвитии пароходства, которое могло бы подвозить его из тех мест, где его больше (например, Киренский округ в нижних частях)? Во-вторых, и это самое главное, легко ли из зверовщика стать хлебопашцем? Самая жизнь зверовщика не имеет ничего общего с жизнью земледельца. Правда, зверовщик привык ко всевозможным трудностям и лишениям, но сравните его с тяжелым мускульным, ручным трудом земледельца, и на чьей стороне окажется перевес? Как бы то ни было, но этот переход совершается, и очень-очень медленно, причем непременно будет сопровождаться обеднением. Этот период обеднения необходимо должен будет пережить ленский крестьянин.