Шить одежду для маленького было вовсе не так увлекательно, как вышивать для миссис Метьярд: это была монотонная работа, где совсем нет места творчеству и фантазии. Как ни старайся, все равно все будет загажено.
В те дни я открыла для себя, что могу пропустить иглу под кожей подушечки большого пальца, не проронив ни капельки крови. Получалось что-то вроде поросенка на вертеле, только вместо вертела была игла, а вместо поросенка – мой палец.
Сделав так, я долго смотрела на него и уже не могла различить, где кончается моя кожа и начинается игла. Мама каждый раз кричала, что это отвратительно, и частенько ее тут же начинало тошнить. Но я упорно продолжала проделывать этот фокус.
Мой тринадцатый день рождения прошел под разноцветные вспышки фейерверков по случаю дня Гая Фокса. Папа тоже устроил небольшой фейерверк, потому что мне всегда нравился запах пороха. Это стало единственным ярким пятном в моей беспросветной жизни.
Потом один осенний день сменял другой, буйство красок постепенно затухало, уступая место серости, сырости и холоду. Я сидела и шила у окна рядом с мамой, наблюдая, как ветер гоняет взад-вперед по улице сморщенные опавшие листья.
Иногда мне казалось, что вместе с завыванием ветра я слышу и другой звук: натужный хруст. Иногда я просыпалась от него среди ночи. А порой он не давал мне покоя и днем. Ни мама, ни папа ничего не слышали. Но стоило мне только закрыть глаза и прислушаться, как я снова слышала этот ужасный хруст. Предсмертный стон моего корсета под ногой Розалинды Ордакл.
Пусть мама забрала меня из школы и завалила работой, но ничто не могло стереть тот день из моей памяти. Я никак не могла его забыть.
И вот в один прекрасный день я сидела и шила детское одеяльце. Вдруг открылась дверь, и в дом с большим трудом вошла мама. В руке она держала тяжелую коробку и еще какой-то сверток в коричневой бумаге. Я всегда думала, что будущие мамочки расцветают и хорошеют, но моя мама расплылась и обрюзгла, став похожей скорее на лягушку, чем на распустившуюся розу.
– Фу-х! Кажется, коробки с тканью день ото дня становятся все тяжелее!
Мама попросила меня взять ее и поставить у окна. Она смотрела на меня из-под полуприкрытых век, растирая ноющую спину. Полы одежды были мокрыми от дождя.
– Спасибо, Рут!
Я склонилась над коробкой и сняла крышку. Сильный галантерейный запах ударил в нос: коробка была до верху набита отрезами батиста и холста. Теперь понятно, почему она оказалась такой тяжелой.
Мама развязала ленты чепца и рухнула в кресло. Голова ее безвольно лежала на подголовнике. И все из-за этого скрюченного существа внутри нее. Это что – червь? Паразит? Да, изнуряющие часы за шитьем выжали все соки из моей мамы, но это… Сейчас она выглядела просто как ходячий труп. Я присела у ее ног и начала развязывать шнурки на ее ботиночках.
– Мальчик от мясника не приходил, пока меня не было?
– Нет. Он так и не появился. Уже вторую неделю.
Склонившись над ботинками, я не видела лица мамы, но по ее тяжелому вздоху поняла, как она расстроена.
– О боже! Значит, за нами опять долг!
– Ну так надо отдать его. Разве миссис Метьярд не заплатила тебе больше за мою вышивку на перчатках?
– Ох, Рут, – разочарованно вздохнула мама, – я тоже на это надеялась. Твоя вышивка получилась просто великолепной! И невеста тоже была очень довольна. Но… Ты не знаешь миссис Метьярд.
Слава богу, что в этот момент я отвернулась, чтобы поставить обувь на место, и мама не увидела моего исказившегося от гнева лица. Перчатки! Они все равно мои, хоть и украшают теперь чужие руки.
– Вообще, сегодня мне рассказали кое-что странное о той невесте. Мисс Кейт – дочка миссис Метьярд – дружит с кем-то из слуг семейства Линдсей. Поэтому я спросила у миссис Метьярд, не знает ли она, как прошла свадьба. – Мама подняла голову и посмотрела на меня.
– Так что ты думаешь? Невеста рыдала весь день!
– Наверное, это были слезы счастья, – съязвила я.
– Нет-нет, она выглядела очень несчастной. Перед свадьбой она просто порхала, выбирала материал для платья, столько раз примеряла и подгоняла его… Но в день свадьбы посмотрела в зеркало – и разревелась. Бедняжка весь день рыдала и приговаривала, что она слишком некрасива для такого прекрасного наряда и что красота платья еще сильнее подчеркивает ее уродство! Представляешь? Она и в церкви продолжала плакать! Не знаю даже, как жених вытерпел все это.