Я злорадно улыбалась, живо представив себе эту картину: богатая невеста в шикарном платье, сотрясаемая рыданиями от такого же отчаяния, которое испытывала я, вышивая ее перчатки. Похоже, мое настроение передалось ей через вышивку.
– Какая неблагодарность! Ей ли рыдать? Молодая, богатая, красивая, замуж выходит! Вдовы и нищие старые девы и те так не рыдают. Какое она имеет право!
Мамины щеки глубоко ввалились, в последнее время она была сама не своя – потерянная и ранимая.
– У каждого человека есть право на чувства, Рут! Другое дело, что мало кто настолько свободен, чтобы действовать, руководствуясь исключительно своими чувствами… Быть может, в глубине души она осознавала, что никогда не сможет любить и уважать своего жениха. Вполне вероятно, что этого жениха выбирала не она…
Я отвернулась и вновь принялась за одеяльце. Вообще-то оно было уже готово, но я с деланым усердием принялась обрабатывать края, завязывая узелки и перекусывая нити. Я уже давно не ребенок и прекрасно понимаю, что мама выскочила за папу только для того, чтобы не стать женой ненавистного мужчины, которого прочили ей в мужья ее родители. Но правильный ли выбор она сделала? Пусть нелюбимый муж, но сейчас она носила бы одежду из дорогих тканей и бриллианты. А вместо этого в жизни мамы не было ничего, кроме адовой работы. Она явно заслуживала лучшего. От этих мыслей меня охватил гнев.
– Побереги зубы, Рут! Возьми лучше ножницы!
– Да я уже почти закончила. Одеяльце готово. Что дальше? Чепчики?
– А что, тебе не хочется шить чепчики? Ты все время жалуешься, что шить детские вещи – тупая работа. Ну вот, чепчики можно хоть как-то украсить. Дай волю своей фантазии!
«Да неужели!» – мысленно парировала я. Что я могу? Кружева – слишком дорого, да и вообще, все то, что можно использовать для украшения, было недоступно нам. Конечно, я могла бы обвязать края, но это не так уж интересно.
– Мама, – внезапно перевела я разговор на другую тему, – а что мы будем делать, когда начнутся роды?
– В смысле?
– Нам ведь надо будет послать за доктором?
– О… – опять тяжело вздохнула мама и откинулась в кресле. – Что ты, Рут! У нас нет таких денег. Миссис Симмонс и миссис Винтер обещали прийти помочь.
Эти женщины служили при церкви и были довольно милыми и приветливыми. Но какое это имело отношение к родам? Смогут ли они помочь? Мне вообще никто никогда не рассказывал о том, как рожают. Я только знала, что бывает много крови. И еще, что нужна горячая вода. Мне кажется, что эти женщины из церкви слишком холеные, чтобы заниматься такими вещами.
Я вынула остаток белой нитки из иглы и бросила его на пол. Иголку аккуратно воткнула в игольницу.
– Может, мы попросим папу отложить денег на врача? А, мам? Он ведь на прошлой неделе продал ту картину с собакой.
– Нет-нет, Рут, не надо! – Мама продолжала сидеть в кресле с закрытыми глазами. Она не открывала их, боясь встретиться со мной взглядом. Мышцы ее лица были напряжены, и я понимала, что она усиленно обдумывает что-то. – Второго рожать всегда легче.
– Мама, а ты не боишься?
– Нет, девочка моя!
Я уставилась на нее, надеясь, что она почувствует мое удивление даже с закрытыми глазами.
– Правда?!
– Я довольно легко родила тебя. Не сомневаюсь, что и в этот раз все пройдет гладко.
Ее притворная беззаботность очень испугала меня. Бросив на ходу «сейчас вернусь», я вскочила и убежала наверх.
Мамина связка ключей лежала на ее кровати. Почти все ключи уже порядком проржавели.
Я осторожно стала перебирать их, пока не нашла нужный: от папиной студии.
Мне нравилось тайком приходить в отцовскую комнату и сидеть там одной – именно потому, что мне это запрещалось. Я подолгу разглядывала картины, которые папа называл «отображением своего внутреннего мира». И, конечно, трогала его пистолет.
Я выдвигала ящик стола, доставала револьвер и открывала его. Осторожно, с большим удовольствием разглядывала и трогала барабан. Рядом с револьвером лежали пули, порох и шомполы. Но меня интересовало только само оружие. Я брала его в руки, ощущая приятную холодную тяжесть в своей ладони. Потом бережно клала себе на колени и разглядывала молоточки, боковые замки и серебряные накладки, которыми была украшена черепаховая рукоятка револьвера. Красота! Совсем не дешевый экземпляр. Наверное, у моего деда – маминого отца – был подобный.
У меня мелькнула мысль, что папе следовало бы продать револьвер, чтобы оплатить доктора для мамы. Но как только я в очередной раз взяла эту вещь в руки, сразу поняла, что он никогда не сможет расстаться с ней. Револьвер был своего рода утешением для него: холодный, тяжелый, с неповторимым запахом – металла и смерти.