– Нож!!!
– Ну посмотри сама! – велел мне отец, показывая рукой.
Преодолевая страх и отвращение, я снова посмотрела туда, где среди кроваво-красной, измученной маминой плоти был виден край головы ребенка.
– У нее неполное раскрытие, понимаешь? И у нее нет больше сил. Единственная возможность спасти ее и ребенка – сделать надрез!
Я вздрогнула от ужаса:
– Надрез?! Папа, не смей!
– Я должен!
– Она же истечет кровью и умрет!
– Рут! – Он положил обе руки мне на плечи и посмотрел так серьезно, как никогда раньше. – Рут, соберись! Как только я достану ребенка, тебе надо будет быстро зашить маму!
Если бы он не держал меня крепко за плечи, я упала бы в обморок.
– Зашить?! Маму?! Там, внизу?!
– Да! Иначе никак!
– Нет, папа! Я не могу! Папа, пожалуйста! Нет!!!
– Нам придется, Рут! Если мы не сделаем этого сейчас, и мама, и ребенок умрут!
В этот момент я ненавидела его. И маму тоже. Точнее, то изуродованное и почти бездыханное тело, которым она стала за эту ночь.
Отец вышел и скоро вернулся в комнату с перочинным ножом. Я взяла в руки игольницу, которая представлялась мне теперь набором орудий для пыток. Выбрав самую толстую иглу, я продела в ее ушко прочную толстую хлопковую нить. От волнения я не успевала сглатывать наполнившую рот слюну. Меня бросало в пот и тошнило от одной мысли о том, что предстоит сделать.
Смогу ли я? Веки отяжелели, руки едва слушались после этой тяжелой бессонной ночи. Кажется, сейчас я была вообще не способна держать иглу в руках. А ведь мне предстояло сделать такое… Это в сто раз тяжелее, чем самая сложная работа для миссис Метьярд! Один неверный стежок будет стоить… самого дорогого… Боже, я не хочу даже думать об этом!
Мы с папой встали с обеих сторон от мамы, напоминая двух сообщников, собирающихся совершить ужасное преступление. Света в комнате было немного, но лезвие ножа в руках папы зловеще сверкало.
– Нам надо продезинфицировать иглу и нож. Раскалить их, а потом обмокнуть в виски.
Я принялась машинально выполнять то, о чем он говорил. Моя игла раскалилась докрасна, а потом зашипела в папином виски, над которым взвился едва заметный пар. Резкий запах ударил мне в нос.
– Так!
Папа закатал рукава рубашки. Руки его дрожали.
– Теперь смотри внимательно! Я покажу тебе, что буду делать.
Мы оба склонились над мамой. Она даже не дрогнула, пока я закатывала ее рубашку до самой груди. Голова ребенка по-прежнему полумесяцем выдавалась из почти уже синей маминой плоти.
– Вот, смотри! – Дрожащим пальцем папа прочертил две линии на теле мамы: одну над головой ребенка, другую под ней. – Сначала сверху, потом снизу. Я возьму ребенка руками и выну его. Как только я это сделаю, сразу зашивай! И как можно быстрее! Пока ты зашиваешь, может выйти послед. Не пугайся, просто шей дальше!
Я понятия не имела, что такое послед, но спрашивать не стала.
– А вдруг ты заденешь ножом голову ребенка?
Он побледнел, видимо, такое до сих пор не приходило ему в голову.
– Не задену!
Я все смотрела на эти складки кожи. На набухшие вены между ними. А что будет, если он порежет одну из них?
Игла моя была все еще горячей. Я вертела ее в руках, пока пальцы не привыкли.
– Готова?
Я не видела выражения лица папы, потому что смотрела только на кончик его ножа, нависший над головой ребенка. На миг я подумала, что все это – просто дурной сон. Он же не сделает этого сейчас? Но вот он сделал первое резкое движение рукой. Нет, это не сон! Это ужасная явь!
Мама вскрикнула.
Кровь полилась фонтаном, еще более ужасающим, чем я думала.
Второе резкое движение – и снова мамин крик. Я была рада ему, потому что он заглушил звук рвущейся плоти.
Папа бросил окровавленный нож на пол и обхватил руками голову ребенка, скользкую от крови и слизи. Я словно отключилась на пару мгновений. То, что происходило дальше, отложилось в моей памяти отдельными образами: окровавленное папино обручальное кольцо; разошедшаяся плоть мамы; странные, мечущиеся по комнате тени. Не успела я опомниться, как папа уже бежал мимо меня с каким-то сгустком плоти на руках, крича:
– Давай, Рут, зашивай!
И как у меня тогда хватило решимости подойти к ней? Этот жуткий запах! И кровь повсюду…
«Не смотри! – сказала я себе. – Стань слепой!»
Все вокруг было мокрое. Мои пальцы с трудом хватали и сжимали плоть мамы, сшивая края. Я с шумом вдыхала и выдыхала, и снова втыкала иглу в мамино тело.
Оказывается, сшивать человеческую плоть в сто раз сложнее, чем работать с самой плотной и неподатливой тканью. Нить, пропитанная кровью, была такой тяжелой и так медленно протягивалась.