– Я скопировал ее, понимаешь? – вдруг произнес он.
– Папа, ты бредишь?
– Та картина с собакой… Я скопировал ее. Я думал, тот художник никогда не узнает об этом…
Я понимала, что папа пытается сказать мне что-то очень важное. Но у меня уже не было сил думать.
– Папа… У тебя проблемы?
Вместо ответа он снова отхлебнул из бутылки. Потом потрепал меня по голове и быстро вышел из комнаты.
Мне едва хватило сил раздеться. Я не стала убирать волосы. Стянув рубашку и чулки, просто бросила их на пол. Мои пальцы потянулись к ряду крючков на корсете. Я собиралась расстегнуть их, чтобы освободить тело от слишком тесных объятий. Но мне не хватало на это сил! Несколько раз я попробовала сделать это на ощупь, однако металлические крючки больно впивались в кровоточащие от долгой работы пальцы.
– К черту! – прошептала я, упала на кровать и, так и не раздевшись до конца, уснула в тот же миг.
10. Рут
Этот жуткий запах: тухлое мясо, гниющая плоть. Я пытаюсь не дышать и убежать – но все напрасно. Запах становится все сильнее, душит меня.
Откуда он? Я никак не могу понять. Вокруг меня одна липкая темнота.
Я слышу какое-то хлюпанье. Осторожно дотрагиваюсь до запястья левой руки. Ее пальцы еле двигаются в какой-то липкой жиже.
Кап, кап, кап… Алые брызги разлетаются повсюду. Красные шарики на фоне беспросветной темноты. Кап, кап, кап… Все быстрее и быстрее…
Алое, пурпурное, бордовое… Тысячи оттенков, как на папиной палитре. Только это не краска. Текстура и плотность совсем другая. Это другая жидкость, но очень знакомая мне…
И она повсюду: у меня в глазах, в ушах, стекает по лбу, я тону в ней!
Стук в дверь выдернул меня из этого кошмарного сна. Я резко села в кровати. Огляделась. В моей комнате никого не было, и она выглядела как обычно: все тот же обшарпанный пол и те же обветшалые стены. Никакого моря крови вокруг. А по лбу у меня стекала не кровь, а капелька пота.
Наоми тоже проснулась. Она закричала так сильно, как никогда раньше. Мне показалось, что я сейчас оглохну от этого крика.
Кто-то опять постучал в дверь. По скрипу половиц я поняла, что папа спускается вниз. То ли чтобы открыть, то ли чтобы сбежать из дома через кухню. Я не стала больше прислушиваться, вскочила с постели и кинулась к Наоми.
В колыбельке я увидела не милое детское личико, а гримасу ярости. Она, наверное, жутко проголодалась. Иного объяснения и быть не может. Малышка всю ночь и почти все утро ничего не ела. Я взяла ее на руки и понюхала, как уже привыкла делать. Она была абсолютно сухая, но пахла все же как-то странно. Не парным молоком, как обычно, а чем-то скисшим. От крика на лобике проступили вены. Ноздри раздувались, и в них что-то булькало. Я промокнула их краешком одеяла – и на нем остались следы зеленоватой слизи.
Мама крепко спала, и я попыталась разбудить ее, держа Наоми на руках.
– Покорми ее!
– М-м-м…
– Наоми! Она хочет есть! Покорми ее!
– О!
Мама еле открыла глаза и принялась распутывать завязки на своей рубашке. Я передала ей сестру и отвернулась.
Наоми фыркнула, как поросенок при виде еды.
– Проголодалась, бедняжка! – погладила малышку мама. – Мне кажется, ей не хватает моего молока. Ты еще даешь ей размоченный хлеб?
– Да, но что-то она все меньше ест его. А что можно сделать, чтобы у тебя было больше молока?
– Мне поможет только сытная еда и вино.
Именно то, что мы больше не можем себе позволить. Я на минутку задумалась.
– Мама, а ты можешь брать больше работы у миссис Метьярд? Я справлюсь! И тогда, может быть, мы сможем покупать тебе настоящую еду, а не только эту бесконечную картошку.
Не успела мама и рта раскрыть для ответа, как Наоми поперхнулась и закашлялась.
Кашель был какой-то странный: глубокий и лающий. Я обернулась.
Что-то было не так. Наоми выглядела странно. Я подхватила ее, прижала к своему левому плечу и три раза сильно стукнула ее по спине. Она срыгнула молоком.
– Наоми в порядке?
– Похоже, просто подавилась.
Я подняла девочку и посмотрела ей в лицо. Ее немного заплывшие глаза на миг встретились с моими, и она снова закашлялась.
Мне надо было сменить рубашку, поэтому я передала Наоми маме и пошла к себе. Мама качала Наоми, стараясь ее убаюкать.
Даже сейчас, после сна и при свете дня я не могла расстегнуть свой корсет. Крючки словно вросли в петли и не слушались. Мне удалось лишь слегка ослабить шнуровку. С большим трудом я вытащила руки из рукавов рубашки и стянула ее с себя. Теперь корсет был прямо на моем теле, на моей коже. Он двигался вместе со мной, вместе со мной дышал.