В любом случае этот тезис мог представлять для Абула потенциальную помеху.
До этого у Абула никогда не было никаких осложнений с женщинами. Они приходили, когда бы он не послал за ними, говорили ему только нежные слова, всячески выражали свою покорность, и делали все, что могли, чтобы угодить ему.
Когда она вошла в комнату, он сразу увидел, что в своих ожиданиях оказался прав.
В ней не было никакой покорности. Она стояла в дверном проеме с высоко поднятой головой, глядя ему прямо в глаза, одетая в одежду, традиционную для его народа. Такой наряд не носили девушки с огненно-рыжими волосами, распущенными по плечам, девушки с зелеными глазами, глядящие на мужчину сверху вниз, гордо поднимая при этом подбородок. Босоногая беспризорница исчезла, перед ним стояла женщина, которая вызвала бурление в его крови, подобное тому, которое он испытывал только в юности.
— Как тебя зовут? — спросил он ее уже в четвертый раз.
Сарита снова не ответила, но подбородок ее поднялся чуть выше и Абул подошел к ней, вытянув руку в приглашающем жесте.
— Если ты не хочешь сказать мне свое имя, тогда я должен буду сам как-нибудь назвать тебя, — он улыбнулся, дотронувшись до нее.
Сарита обнаружила, что не может вздохнуть.
Он был уже не в вышитой тунике, а в простом темном бурнусе, голова его была непокрыта, и над его глазами нависали роскошные черные волосы.
Белоснежные зубы сверкали, он широко улыбался.
Никогда раньше она не видела столь чудесный образец мужской власти. О ней она никогда не думала, будучи с Сандро. Они были абсолютно равны в своей любви и страсти, и оба были совершенно бессильны в своем желании утолить ее. У Тарика была сила и власть, и Сарита часто находила этому подтверждения, но то была власть вождя, а не власть мужчины. А сегодня у нее была возможность увидеть в Тарике мужчину, и то, что он продемонстрировал ей, было совершенно иным, нежели то, что она видела сейчас в этом человеке. Это она знала точно. Она знала, что Тарик использовал бы ее тело, как мстя за то унижение, которое испытал из-за нее так и за то, что свою девственность она отдала не ему. Сила же Абула Хассана исходила вовсе не от его выигрышного положения. Но если не от него… то откуда? Из какого такого внутреннего колодца? Она медленно вздохнула, все еще глядя на него с молчаливым вызовом. Руки его взяли ее лицо.
Зорайа, — сказал он, — это имя означает Утренняя звезда. Ты будешь моей Утренней звездой до тех пор, пока не захочешь открыть свое имя. — Он отпустил ее лицо и отступил на шаг назад, — ты снимешь платье, Зорайа?
Этот вопрос вывел ее из равновесия. Но все произошло так быстро, без каких-либо предварительных разговоров, как будто его желания были — ее, и никаких других мнений на этот счет быть не могло. Она покачала головой, жалея о том, что не прошла в комнату подальше. Спина Сариты упиралась в дверь, калиф находился прямо перед ней и у нее не было никакого пространства для маневра.
Он снова приблизился к ней и спокойно расстегнул первую жемчужину на воротнике ее платья. Она попыталась оттолкнуть его, но он перешел к другой, не обращая на это внимания.
— Что вы делаете? — в первый раз заговорила она, и собственный голос показался ей чужим, таким низким и хриплым от долгого молчания он стал.
Абул скрыл радость оттого, что она заговорила и просто поднял бровь.
— Расстегиваю пуговицы, — с этими словами он освободил от петли третью пуговицу.
— И вы возьмете меня силой? — она постаралась расслабиться, сознавая, что не сможет остановить его, если он принял такое решение.
Она видела, что по какой-то причине ее вопрос удивил его; в его черных глазах появилась тень недовольства.
— Нет. Разве тогда кто-нибудь из нас сможет получить удовольствие? Кроме того, — добавил он, — в этом не будет необходимости.
На своей груди, теперь почти обнаженной, Сарита ощущала теплый ночной воздух. Почему в том не будет необходимости? Что он хотел этим сказать?
Но в глубине души она все-таки знала, что он хотел этим сказать и это знание заставило ее ощущать холод внизу живота. Сарита снова попыталась оттолкнуть его руки, она могла избавиться от подозрения, что ее тело способно на предательство.
— Если вы не собираетесь принуждать меня, то зачем же делаете это?
— Потому что хочу посмотреть на твое тело, — он сказал это так спокойно, как будто говорил совершенно очевидную вещь. И она поняла, что для него это и было очевидным, также как и то, что он считал себя вправе делать это. Он хотел ее, поэтому собирался взять, и это было для него совершенно естественно — он ведь всегда делал то, что хотел.
Во дворце Альгамбры не было никого, кто посмел бы противоречить калифу Гранады.
Может быть, только испанская девушка-странница могла это сделать?!
Эта мысль придала ей сил; он стащил с ее плеч расстегнутое платье и она постаралась перенестись мысленно из залитой светом комнаты в лагерь, где под ногами была грубая трава, в лицо светило яркое солнце, а ароматы майорана и дикого тимьяна смешивались с густым запахом мяса, жарящегося над походными кострами. Никогда раньше она не стояла перед мужчиной обнаженной. С Сандро у них не было ни места, ни времени для такой роскоши; они познали тела друг друга с помощью рук, а не глаз. Она прикрыла глаза, уязвленная тем, что ей приходится позволять мужчине видеть то, что он не должен был видеть. Он может смотреть на ее тело, но в душу свою она не позволит ему заглянуть.
— Откуда у тебя эта царапина? — спросил Абул, его шепот прошелестел в тихой комнате, как осенний листок на ветру.
Он дотронулся до красной отметины на ее правой груди. На ее левом бедре была точно такая же.
Сарита вспомнила, что расцарапала себя, пролезая через отверстие в фургоне. От его прикосновений ноги у нее подкосились, а в животе запенилась знакомая теплота.
— Ты должна быть осторожнее, — сказал он так, как будто она ответила на его вопрос, — у тебя слишком нежная кожа, чтобы обращаться с ней подобным образом.
— Я живу не в золоченой клетке, — сказала она, обретя одновременно и голос и твердость, — женщинам моего племени приходится выносить не только царапины, когда они работают.
— Ну, теперь уж с тобой такое не случится, — сказал Абул, — а эти царапины заживут скоро. — Он взял ее за руки и втянул вглубь комнаты, — нет никакой необходимости стоять всю ночь у двери. Садись, — он показал на оттоманку и слегка нажал на ее плечо, — тебе хочется выпить бокал вина, — с его стороны это был не вопрос, а утверждение.
Сарита пила вино и иногда пиво с 12-летнего возраста. Как правило, альтернативы этому и не было — вода часто вызывала боль в желудке, а молоко предназначалось, как правило, маленьким детям. Она приняла бокал малаги с заметным облегчением и на минуту забыла о своей наготе, почувствовав почву под ногами и обретя спокойствие, благодаря волшебному напитку. Абул тоже сделал глоток вина из своего бокала и вытянулся на диване напротив Сариты.
— Так я должен звать тебя Зорайой или ты откроешь мне свое имя… теперь, когда ты вновь обрела дар речи.
Мягкая обивка дивана заставила девушку снова затрепетать от своей наготы. Легкий ветерок приподнял оконную занавеску и она коснулась ее грудей. Соски Сариты напряглись и она поняла, что не только от ветра. Она все больше возбуждалась от сознания своей наготы перед этим мужчиной.
— Я хочу одеть свое платье, — сказала Сарита, вставая.
— В этом нет никакой нужды. Если тебе холодно, я закрою окно.
— Нет, я хочу одеться, — упрямо возразила она, — почему я должна быть обнаженной в то время, как вы — нет?
Она сразу поняла свою ошибку. Мули Абул Хассан встал и стащил с себя бурнус. Под ним у него, также как и у нее, ничего не было. Она захотела отвести от него глаза, но обнаружила, что не может. У него было гибкое, смуглое тело, налитое мускулами, без единого грамма жира. Сарита подумала о Тарике, мускулы которого казались холмами. Подобное сравнение не приходило в голову при взгляде на мускулы Абула, но у Сариты создалось впечатление, что его тело было крепким, как скала и не менее сильным, чем тело Тарика. Глаза ее сами собой скользнули вниз и она почувствовала, как щеки ей заливает румянец. Калиф был крайне возбужден. Она снова резко села.