Безмятежная нега укрывает прозрачным пологом. Застыть бы так на вечность, не размыкать объятий, не переставать целовать. Чтобы не стучались в окно солнечные лучи и не разделял тела этот сонный, усталый вздох.
— Я так хотела, чтобы это был ты, — прошептала Ольва горячо. Переплела с Кирием пальцы. Залопотала быстро-быстро, как в детстве — едва слова получалось разбирать. — Если надо, я буду безропотной рабыней, только не уходи больше. Наверное, я глупая, раз так по тебе убиваюсь, но по-другому не могу. Этот год я не жила, я умирала. Хотела отдать душу колдуну, чтобы стало легче. А не стало бы, потому что нет уже души, с тобой она всегда, хоть тебе и не нужна вовсе, — она заплакала и закрыла рот рукой. — Прости, ты этого не любишь. Я буду молчать.
За окном уж зазывали утро оголтелые соловьи. Красным заревом занимался рассвет.
Кирий поднялся и оделся. Накинул ветхий плащ на рваную рубаху. Мягкие руки Ольвы обернули талию. Кирий поцеловал ладошку и подошёл к порогу:
— Не убивайся больше, не продавай душу и не зови костлявую. Моя любовь всегда с тобой. Поможет и защитит.
Через дверь рванулись огненные лучи. Вспыхнул Кирий-навий и разлетелся вороньей стаей.
Ольва прижала руку ко рту. Правду, значит, народ молвил — не выжил любимый её в той сече.
Только белая лента вокруг запястья осталась и чёрная надпись на ней, будто острым стержнем на бересте:
«Живи и будь счастлива. Кирий».