— Дядя Василий, дай я полью! — попросил Миша.
— Много вас тут, поливальщиков! Баловство одно. — Дворник был не в духе.
Миша осторожно спросил:
— Что это ты, дядя Василий, плотничать вздумал?
Дворник тряхнул кишкой и обдал струей воды окна второго этажа.
— Филин, вишь, за свой склад беспокоится, а ты заколачивай. Из подвала к нему могут жулики залезть, а ты заколачивай. В складе одно железо, а ты, обратно, заколачивай. Баловство одно!
Вот оно что! Филин велел забить ход в подвал. Тут что-то есть. Недаром Борька не пускал его вчера в подземный ход… Это все не зря!
Борька торговал у подъезда папиросами. Миша подошел к нему:
— Ну, пойдем в подвал?
Борька осклабился:
— Ход-то заколотили.
— Кто велел?
Борька шмыгнул носом:
— Известно кто: управдом велел.
— Почему он велел? — допытывался Миша.
— «Почему»… «Зачем»… — передразнил его Борька. — Чтобы мертвецы не убежали, вот зачем… — И, отбежав в сторону крикнул:
— И чтобы дурачки вроде тебя по подвалу не шатались!
Миша погнался за ним, но Борька юркнул в склад. Миша пригрозил ему кулаком и направился в клуб.
Записка Журбина подействовала. Митя Сахаров отвел ребятам место, но предупредил, что не даст им ни копейки.
— Основной принцип искусства, — сказал он, — самоокупаемость. Привыкайте работать без дотации. — И наговорил еще много других непонятных слов.
Шурка-большой проводил испытания поступающим в драмкружок. Он заставлял их декламировать стихотворение Пушкина «Пророк». Все декламировали не так, как следовало, и Шура сам показывал, как это надо делать. При словах «И вырвал грешный мой язык» — он корчил зверскую физиономию и делал отчаянный жест, будто вырывает свой язык и выбрасывает его на лестницу. У него это здорово получалось! Маленький Вовка Баранов, по прозвищу «Бяшка», потом все время глядел ему в рот, высматривая, есть там язык или нет. После испытаний начали выбирать пьесу.
— «Иванов Павел», — предложил Слава.
— Надоело, надоело! — отмахнулся Шура. — Избитая, мещанская пьеса. — И, гримасничая, продекламировал:
Знаем мы этого Кира!.. Не пойдет.
После долгих споров остановились на пьесе в стихах под названием «Кулак и батрак»; о мальчике Ване — батраке кулака Пахома.
Шура взялся играть кулака, Генка — мальчика Ваню, бабушку — Зина Круглова, толстая смешливая девочка из первого подъезда.
Миша не принимал участия в испытаниях. Подперев подбородок кулаком, сидел он за шахматным столиком и думал о подвале.
Борька нарочно его обманул. Он сказал отцу, и Филин велел заколотить ход в подвал.
Что же угрожает складу, где хранятся старые, негодные станки и части к ним? Эти части валяются во дворе без всякой охраны. Кому они нужны? Кто полезет туда, особенно через подвал, где нужно ползти на четвереньках?
А может быть, филин — это тот самый Филин, о котором говорил ему Полевой? Миша вспомнил его узкое, точно сплюснутое с боков, лицо и маленькие, щупающие глазки. Как-то раз, зимой, он приходил к ним, дал маме крошечный мешочек серой муки и взял за это папин костюм, темно-синий костюм с жилетом, почти неношенный. Он все высматривал, что бы ему еще выменять. Его маленькие глазки шарили по комнате. Когда мама сказала, что ей жалко отдавать костюм, потому что это последняя память о папе, Филин сказал: «Вы что же, эту память с маслом собираетесь кушать?» Мама тогда вздохнула и ничего ему не ответила.
Нужно обязательно выяснить, в чем тут дело. Пусть Борька не думает, что так легко его провел.
Миша внимательным взглядом обвел клуб.
А нельзя ли попасть в подвал отсюда?
Ведь клуб тоже находился в подвале, правда, под другим корпусом, но это не важно: подвалы как-то, наверно, соединяются.
Миша обошел клуб, тщательно исследовал его стены, оттягивал плакаты, диаграммы, залезал за шкафы, но ничего не находил. За кулисами в полумраке виднелись прислоненные к стене декорации: фанерные березки с черно-белыми стволами, изба с резными окошками, комната с часами и видом на реку.
Миша раздвинул декорации, собираясь пробраться к стене, как вдруг из-за кулис появился товарищ Митя Сахаров:
— Поляков? Что ты здесь делаешь?
— Гривенник затерялся, Дмитрий Иванович, никак найти не могу.