Выслушав меня, близнецы в смущении потупились. После паузы Эрик неловко пробормотал, старательно глядя не на меня, а в пол:
– Извини, Кеш, тут мы пас… только ты на нас не обижайся… пожалуйста. Мы хоть и греем воду в вашей ФИАП, но сами вообще-то против авторского права… Как социального института. Ничего личного, пойми, тут дело принципа. Большое искусство, оно…
– …должно принадлежать народу, – Эдик виновато развел руками, – без посредничества государства. Так что если этот твой Бучко выпускает, скажем, нелицензионного Бетховена или Сергея Сергеевича Прокофьева…
– Да что вы! – подивился я святой их наивности. В такие минуты мне казалось, что я не младше братьев Бестужевых, а старше лет эдак на десять. – Откуда там Бетховен с Прокофьевым? Какой пиратам с них навар? Там только попса голимая в ассортименте.
Эрик обрадованно хлопнул в ладоши:
– Оп-ля! Это же сразу меняет дело! Эдька, ты слышал? Попса! Ха! Попсовиков нам мочить можно, тут наши принципы не страдают, даже совсем наоборот… Ага. Значит, так. Через десять минут на смену заступает Толя, и мы оба совершенно свободны. Говори адрес, куда подъехать. Мы быстро сгоняем за реквизитом, а потом устроим твоему гаду наш любимый цирковой аттракцион.
– Прямо как раньше в старом МХЦ на Цветном бульваре, – ностальгически вздохнул Эдик. – Эх, ведь были же времена!
Глава пятая. Я шагаю по «Мосфоно»
Голова у бронзового человечка напоминала старый сморщенный корнеплод. Двумя хилыми ладошками несчастный уродец обхватывал свои впалые щеки, раздирая рот в долгом беззвучном вопле. На двухметровом гранитном постаменте, где сутулился человечек, сплелись друг с другом две большие золотистые буквы – «М» и «Ф».
Прошло почти два десятилетия с тех пор, как звукозаписывающий комплекс «Мосфоно» перестал быть госучреждением и превратился в акционерное общество. Все эти годы потомки норвежского художника Мунка пытались добиться судебного запрета на использование «Крика» в качестве студийной эмблемы. Шансы у истцов изначально были неплохими. В Питере, например, наследникам скульптора Фальконе удалось-таки одержать победу над «Ленфоно» и заставить их поменять эмблему – вместо дорогого медного всадника взять себе для вывески пару гораздо более дешевых клодтовых коньков. Однако у потомков Мунка вышел облом. Хотя норвежцы владели правами на знаменитый оригинал, они не учли одной тонкости: в конце позапрошлого века сам художник, путешествуя по России, от щедрот преподнес Третьяковской галерее ранний эскиз «Крика». Работа стала частью музейного фонда, попала в каталоги, и через сто лет, едва только замаячили проблемы, дирекция «Мосфоно» за гроши выкупила у Третьяковки право на изображение, сделавшись, таким образом, добросовестным приобретателем. Теперь один и тот же закон защищал сразу обе стороны – и истца, и ответчика. Все были правы, никто не виновен. В шахматах это называется пат.
Сквозь чисто вымытое стекло бюро пропусков «Мосфоно» я наблюдал за любопытной сценкой у подножия бронзового уродца, где отчаянно жестикулировали двое – глухонемой парковщик и шофер допотопного парового тягача. Первый, похоже, ни за что не хотел подпускать окутанного паром автомонстра слишком близко к главным воротам, а второй размахивал, как боевым штандартом, путевым листом. В конце концов водитель, рванув рубаху, обнажил тельняшку и грудью попер на мосфоновского парковщика. В ответ глухонемой тоже рванул ворот форменной куртки, извлек из-за пазухи нечто и сунул под нос водителю паровика. Приглядевшись, я опознал в этом «нечто» вязанку обычного хрена и лишь тогда оценил деликатность здешнего работника: другой бы с самого начала прибегнул к явной ругани, а этот, воспитанный, сдерживался до последнего…
– Мужчина, вы просто так стоите или тоже в кассу? – раздался над ухом женский голос. Меня слегка подтолкнули пониже спины.
Оказывается, пока я разглядывал спорщиков, подошла моя очередь.
– Иду-иду! – Я сделал шаг, отделяющий меня от кассы, и наклонился к окошку: – Один билет, пожалуйста. Сколько с меня?
– Сорок рублей за вход, сорок пять за экскурсию и двадцать – залог за бахилы. Итого сто пять рублей. У вас будет без сдачи?
Я безропотно отдал бабушке-кассирше сторублевую купюру и пятак, а взамен получил белую лаковую картонку с буквами «МФ», серую бумажку с надписью «Входной, одно лицо» и целлофановый пакет с парой поношенных меховых тапочек-безразмерок: на всей территории звукозаписывающего комплекса экскурсантам полагалось вести себя как можно тише, чтобы не отвлечь или, в особенности, не спугнуть участников записи фонограмм – как людей, так и носителей.