Ради Брока Баки готов был терпеть сколько угодно, раз тот хотел его так, и это было не чувство вины и желание искупления, это было желание доставить своему партнеру удовольствие. Баки царапал короткими ногтями спину Брока, стараясь не шевелиться. Брок целовал его, и Баки отвечал, постепенно проваливаясь, ощущать Брока в себе становилось приятно, потому что это был именно Брок, человек, которого он любил, с которым хотел быть вместе, хотел ощущать его всем собой.
Брок мягко целовал его, гладил, тяжело дыша, стараясь не шевелиться, шептал какие-то нежные глупости, стараясь отвлечь Баки от неприятных ощущений, и тот не заметил, как Брок двинулся в нем на пробу, коротко, аккуратно. Баки получал какое-то мазохистское удовольствие от того, что просто чувствует Брока внутри себя.
— Потерпи, — горячо зашептал Брок Баки на ухо срывающимся шепотом, — потерпи, мой хороший, сейчас…
Баки чувствовал, как не терпится Броку сорваться и начать яростно вбиваться в него, но тот упорно хотел сделать Баки хорошо, хотя ему было бы хорошо уже от того, что Брок получил бы удовольствие.
Брок сел, подтянув его за бедра к себе на колени, и двинулся, сменив угол проникновения. Баки словно пронзило удовольствием насквозь, пальцы на ногах поджались, и он удивленно вскрикнул, распахнув свои невозможные глаза, неверяще-непонимающе уставившись на Брока. Тот снова коротко двинулся, вырывая из горла Баки долгий громкий стон. Баки весь немыслимо изогнулся, отпустив свои ноги, обхватывая ими Брока, побуждая того двигаться. И Брок задвигался короткими, резкими толчками, каждым посылая по телу Баки волны пронзительного удовольствия. Баки приходилось контролировать себя, чтобы не раздавить Брока, не сломать ему ничего, он слепо шарил руками, запрокидывая голову, чувствуя, как мир растворяется, становится неважным, перестает быть, остаются только ощущения, зашкаливающие, невозможные. Баки почувствовал, как Брок обхватил его член ладонью, лаская, и тугая спираль возбуждения чуть не распрямилась в ту же секунду, Баки снова изогнулся, подаваясь на член, желая почувствовать его еще глубже, застонал протяжно, жалобно. Он слышал сбивающееся дыхание Брока, его короткие, хриплые стоны, хотел посмотреть на него, но боялся открыть глаза, словно все то волшебство плотского удовольствия, что сейчас творилось с ним, разрушится. Но он живо представлял себе Брока, его приоткрытые губы, прилипшую ко лбу влажную челку, прикрытые от удовольствия глаза, руки, напряженные, сжимающие его бедра.
Удовольствие накатывало волнами, с каждым толчком становясь все нестерпимее, и Баки уже захлёбывался стонами, слыша, как тяжело дышит Брок, и от этих хриплых стонов-выдохов словно кружилась голова, а возбуждение становилось просто нестерпимым, и Баки закричал, выплескиваясь на живот, сжимаясь на члене Брока, ухнул куда-то в глубину невозможного наслаждения, крупно вздрагивая всем телом, слепо от фейерверка под веками потянулся к Броку, и тот рухнул на него, яростно вбивался в ставшее вдруг ватным, расслабленным тело. Брок прикусил Баки за шею, рыкнул, кончая, и мелко задрожал на нем, зализывая укус. Дыхание обоих было тяжелым, загнанным, Брок лежал на Баки, и тот обнял его руками и ногами, не желая отпускать, желая вплавить в себя, или самому раствориться в Броке. Тот нежно гладил его, целуя в шею, плечо, что-то шептал, тихо-тихо, а Баки не прислушивался, купаясь в невероятном блаженстве.
Брок скатился на кровать, ложась рядом, и Баки тут же забрался к нему под бок, обнимая, чувствуя, как сильная рука прижимает его. Хотелось сказать так много, и, в тоже время, слова были совершенно не важны, важно было здесь и сейчас быть рядом, верить, что его наконец-то пустили в маленький мирок Брока Рамлоу, не просто разрешили остаться на пороге, а подпустили к себе, может быть даже пустили в душу. По крайней мере, Баки очень хотелось верить в это, в то, что он дорог Броку, что Брок смог простить его, довериться ему вновь. Потому что, позволив прикрывать себе спину, он не мог не доверять Баки, и, тем более, не мог не доверять, ложась с ним в одну кровать. Но вот что чувствовал к нему Брок, этого Баки не знал, и не был уверен, что хочет знать сейчас, потому что не верил в то, что Брок так сразу смог воспылать к нему неземной любовью, ведь трахаются и без любви. Баки только надеялся, что это все не сиюминутное, мимолетное, что это надолго, а лучше навсегда.
Приподнявшись, он потянулся за поцелуем, который сразу же получил: нежный, горячий, ласковый; Брок забрался Баки в волосы, небольно потянув за них, прикусил нижнюю губу, от чего Баки всхлипнул, впиваясь в губы Брока. Они целовались так, словно впереди у них была вся вечность этого мира: неспешно, лаская друг друга, их языки сплетались и расплетались, а дыхание снова становилось тяжелым и частым.
Они занимались сексом всю ночь. Ласкали друг друга, целовали, облизывали с головы до ног, и Баки самозабвенно отдавался Броку, гнулся в его руках, шепча, как любит его, срывающимся голосом. Брок судорожно вдыхал на этих словах, ничего не говоря в ответ, но Баки было и не надо, он готов был ждать столько, сколько нужно, потому что Брок уже был его, может не весь, не целиком, но слишком мало времени они были вместе, и Баки понимал это.
Брок уснул под утро, положив тонкую подушку на бионическую руку Баки, и устроившись у него на плече, закинув ногу на бедро, а руку на грудь. Баки лежал, глядя на сереющий от предрассветных сумерек потолок и думал о том, что ему очень повезло найти командира. И еще больше повезло, что тот его не прогнал.
Баки, правда, было не очень ясно, что в Броке изменилось, или изменилось в нем, что тот не просто не прогнал его снова, но и лег с ним в одну кровать, но спрашивать его Баки бы не стал, даже если бы это не давало ему покоя. Он почему-то был уверен, что, в конечном итоге, Брок сам ему все расскажет, если захочет. А пока Баки просто наслаждался моментом тишины и покоя, уверенный, что с занятием Брока тихо и мирно жить им не придется.
Месяц спустя.
— Барнс, блядь, — орал Брок, перекрывая грохот взрывов и практически таща раненого Баки на себе. — Я тебе сколько раз, мудаку, говорил, чтобы ты сидел на жопе ровно со своей снайперкой?
Баки понимал, что был не очень прав, когда бросил все и побежал закрывать Брока собой, просто потому, что ему показалось, что тот не справится, что в него прилетит какая-нибудь шальная пуля, но сделать с собой ничего не мог. За себя он не боялся, Брок успешно сможет повыковыривать все, что в него попало, заштопать, если надо, и уже через день-два Баки будет в полном порядке, вот только ворчать по этому поводу Брок не перестанет еще неделю, причем цензурными в его речах будут только предлоги. Брок сгрузил его в машину, уляпывая кровью салон.
— Бля, вот как хорошо было с Агентом работать, — ругался Брок, заводя машину и поскорее сматываясь с места действия где-то в недрах Мексики, где один наркобарон заказал другого, а Броку такую мразоту было вынести только в радость. — Ему сказал — он сделал. Без выебонов и самодеятельности.
Баки молчал, давая возможность Броку высказаться, пока тот гнал на предельной скорости, уезжая все дальше и дальше от продолжающей взрываться виллы.
— Вот нахуя ты туда полез? У меня все было под контролем, — продолжал материться Брок. На адреналине его иногда прорывало на подобные монологи и риторические вопросы. — Что я теперь буду твоему Кэпу говорить, когда он тебя увидит такого распрекрасного? Что ты долбоеб?
Баки глянул на себя в зеркало, заднего вида, нещадно повернув его к себе. Лицо было посечено и кровило, что творилось со спиной, он даже думать не хотел, потому что туда пришлась пара окон, а выдирать из него осколки было некогда.
— Что я люблю тебя, — ответил Баки, зная, что это затыкало Брока безотказно, но в этот раз не помогло.
— Сука ты, Баки, — вздохнул Брок, похоже, адреналиновый дурман все никак не отпускал. — Я тебя тоже.
The End