Брок взвыл, пытаясь сопротивляться, потому что понял, что просто отпиздить и выебать его в рот Зимнему было мало, его отчего-то очень прельщала задница Брока. Брок не был девственником, но не любил даже просто жесткий секс, и с ужасом представлял себе, как его сейчас выебут без смазки, хорошо если по слюне и хоть немного растянув.
Зимний сдернул с него белье и попытался сразу толкнуться в тесную задницу. Брок взвыл от боли, порадовавшись, что Зимний тоже зашипел. Услышал плевок, и в него ткнулась уже влажная головка. Легче от этого не стало. Зимний ворвался в него, раздирая внутренности своим огромным членом. Брок чувствовал, как трещат ткани, как по телу огнем разливается боль и расходится, казалось, по каждому органу, забивая каждый нерв. Уже не болела челюсть, рука, грудная клетка. Только легкие словно сжало спазмом от невозможности вдохнуть, и Брок закричал. Коротко, пытаясь терпеть, но совсем сдержаться не смог. Из глаз брызнули слезы, и Брок тихо взвыл, чувствуя, как боль только усиливается с каждым толчком, и ему так захотелось в спасительное забытье, чтобы ничего не чувствовать и, может быть, сдохнуть.
А Зимний вбивался и вбивался с размеренностью и силой отбойного молотка, весь перепачканный в крови Брока, смотрел, как его член исчезает в растерзанной заднице, расцвеченной тонкими красными ниточками разрывов.
Брок был весь — боль. Ему так не доставалось никогда, даже когда огребал по полной на миссиях, просыпался с тяжелейшего похмелья или еще что-нибудь в этом роде. Боль была какой-то запредельной, и он почему-то отстраненно подумал, что хуй теперь кому даст в задницу. Член, проходящийся по простате, приносил только боль и ничего больше, и Брок, уже не пытаясь вырываться, подумал, что у него уже кружится голова, а внутри все болит. Скорее всего это была кровопотеря и общая отпизженность организма, и он понадеялся только на то, что не сдохнет с позорно спущенными штанами и членом отмороженного уебка в заднице.
Последнее, что он помнил, как блевал от боли и кровопотери, когда Зимний, сжимая его запястья до синяков, кончал в него, рыча и подвывая, а потом позорно вырубился так, как не хотел бы никогда в жизни, понадеявшись, что просто сдохнет.
Зимний кончил во второй раз, и с глаз упала кровавая пелена азарта и желания. Он посмотрел на дело рук своих: растерзанный командир лежал на столе под ним и тяжело, хрипло дышал. Одно плечо налилось синим, так же, как и глаз, с губ капала кровавая слюна пополам с рвотой, а из задницы текла кровь, смешанная со спермой. Какие повреждения Зимний еще нанес своему командиру, он не представлял, но предполагал, что какие-то из них могут быть несовместимыми с жизнью.
Зимний прекрасно понимал, что он наделал, понимал, что ему за это ничего не будет, потому что все смирились, что супероружие выкидывает коленца, иногда оставляя за собой трупы. Но с командиром так было нельзя, он не был простым человеком, он был важным, нужным, тем, кого хотелось слушаться. В Зимнем поднялась паника, потому что он не представлял, что теперь делать, но был уверен в одном: тащить его по коридорам базы было смертельно опасно. Ему-то все спишут, а вот командиру не забудут, не простят того, что не справился. А сам командир не простит себе такого позора.
Единственное, что можно было сделать — это запугать медика. Халаты все его боялись, но медик тоже плохо. Нужен был кто-то свой. Совсем свой, который отвез бы командира к такому доктору, который не связан ни с кем из них. Единственным таким человеком был Роллинз, бессменный заместитель командира.
Зимний быстро привел в порядок свою форму, стащил с Брока куртку, аккуратно уложил его на стол, завернув в куртку и подумав, что нужно будет принести одеяло, выбежал, надеясь успеть, пока сюда никто не пришел.
Роллинза он нашел в оружейной и просто схватил его за руку, потащив за собой. С Агентом предпочитали не спорить, и Зимний это знал.
— Да что тебе надо, Агент? — вырвал наконец-то руку Роллинз
— Командиру нужна твоя помощь, — туманно, но предельно четко высказался Зимний и очень быстро повел Роллинза в тот странный кабинет, который он разнес командиром.
Роллинз побледнел, увидев лежащего на столе командира, но Зимнему было некогда ждать, пока он перестанет охуевать.
— Ты должен вынести его отсюда так, чтобы никто ничего не понял, — туманно объяснил Зимний. — И отвезти в больницу, где его никто не знает. Понял? Отвечай! — рявкнул он.
— Понял! — чуть не вытянулся в струнку Роллинз, но потом вспомнил, что не на плацу. — Ты скажешь, что случилось?
Глядя на то, как неловко берет Роллинз на руки командира, захотелось его оттолкнуть и самому вынести отсюда, отвезти к врачу, но его с базы никто просто так не выпустит, поэтому приходилось положиться на заместителя командира.
— Я его избил, — решил, что лучше сказать, что натворил, сказал Зимний. — И изнасиловал.
— Ты что сделал, обмудок? — выдохнул Роллинз, ожидавший чего угодно, но не этого.
— Ему врач нужен, быстрей давай! — рявкнул Зимний, и Роллинз испарился.
А Зимний пошел мыться и делать все, чтобы его не сдавали на хранение и не обнуляли еще хотя бы пару дней, ему нужно было увидеть командира.
Брок тяжело приходил в себя. Сначала была вата. Во рту, в ушах, в горле, перед глазами одна сплошная мягкая белая вата. Он продирался сквозь нее, пытаясь выбраться из этого ватного дурмана, но глаза открываться не желали. Он попытался двинуть руками, но двигалась только одна, вторая была крепко зафиксирована, но, вроде бы ничего не болело, и он окунулся обратно в вату.
Второй раз он вынырнул уже легче, открыл глаза и чуть не заорал от ужаса, от того, что кошмар продолжается, только железная воля и выдержка помогли даже не дернуться. На него, сидя рядом с его кроватью, сидел и смотрел взглядом побитой собаки Зимний.
— Ху… — Брок закашлялся, и Зимний тут же протянул ему стакан воды с трубочкой. Выебываться Брок смысла не видел, поэтому принял стакан и отпил воды. — Хули ты тут…
— Командир… — Зимний понял, что не знает, что сказать. Он и так-то был не особо многословным, а сейчас все то скудное, что он мог сказать застряло в горле.
На Брока тяжелой удушливой волной накатили воспоминания о том, что привело его в это пахнущее лекарствами и чистотой место. Захотелось застрелиться, потому что, несмотря на то, что он понятия не имел, где он, и кто знает, он был уверен, что о его позоре известно доброй сотне народу. Как теперь работать с людьми, которые знают о тебе такое, Брок не представлял. Он не знал, было ли ему стыдно, что было противно от самого себя, от того, что с ним сотворил этот обмудок, прикидывающийся сейчас ласковой овечкой.
— Ты сейчас встанешь, — снова заговорил он, обращаясь к Зимнему, — свалишь отсюда и никогда больше не попадешься мне на глаза. Как понял, Агент?
— Четко и ясно, командир, — обреченно ответил Зимний. Брок видел, как по нему било, словно наотмашь, каждое слово, но ему было плевать. Он не пристрелил его сейчас потому, что у него не было оружия, и ему было плевать, что Зимний пытался объясниться. Плевать, что эти выжженные обнулениями мозги могло закоротить, как угодно. На все было плевать, потому что следующее обнуление, и Зимний станет как чистый лист, а Броку теперь жить с тем, что его перемкнуло.
И как жить дальше, Брок себе не очень представлял. Можно сколько угодно быть для всех крутым несгибаемым мужиком, но самому себе иногда необходимо было признаваться в том, что не железный, не двужильный, не непрошибаемый. Что тоже человек. Просто злее, жестче, более жестокий, чем другие, но человек, которого тоже можно напугать. Можно сломать. Можно кинуть в черную пучину собственных переживаний.