- Еще рано, - сказал молодой дипломат, - и мне пришло в голову, что вы были бы рады в последний раз посетить музей Прадо. Если вы мне пообещаете не делать глупостей, я оставлю вас там и заберу через час. Чемодан останется в машине.
- Спасибо, Паркер, - ответил тронутый Энтони. - За такую внимательность с вашей стороны.
В музее он поприветствовал кассиршу и свернул направо, в зал Веласкеса. Оказавшись там, он остановился в центре в нерешительности: у него было мало времени, и необходимо было сосредоточиться, чтобы не упустить возможность, которая может не представиться еще много лет. Прежде чем он успел поднять глаза и направить взгляд на конкретную работу, он услышал, что кто-то тихо произнес его имя, и сердце у него сжалось.
- Ты здесь! - воскликнул он. - Как ты узнала, где меня искать?
- Это не секрет, - откликнулась она. - Это я попросила сеньора Паркера привезти тебя сюда. Мне показалось, это будет хорошим местом для прощания.
- Ах, да-да, если мы и правда должны попрощаться, то нет места лучше. Пройдемся по залу. Если тебя заинтересует какая-нибудь картина, я могу рассказать о ней.
Пакита крепко взяла его под руку и, держась очень близко друг к другу, они начали медленную прогулку.
- Должно быть, ты уже узнал о пожаре в подвале, - сказала она. - Мне действительно жаль. Энтони.
Англичанин пожал плечами.
- Судя по всему, мне повезло. Если картину действительно написал мавр, я бы попал в чудовищно нелепое положение. Для вас же, наоборот, это ужасная потеря.
- Неважно. Мы богаты. И страх, который мы испытали за Гильермо, открыл нам глаза на истинную ценность материального.
- Возможно, ты права. Как Гильермо? И остальная семья? Мне жаль, что я не могу с ними попрощаться.
- Гильермо превосходно поправляется. Если не случится рецидивов, через пару дней он снова будет дома. Мои родители, как ты можешь представить, сходят с ума от радости. Бедняжка Лили же, напротив, совсем лишилась рассудка. Она еще ребенок, и подобные потрясения надломили ее. Она безостановочно плачет и настаивает на том, что пожар произошел по ее вине. Это безумие, конечно. Мы никогда не узнаем, из-за чего возник огонь. Как бы то ни было, отец решил отправить ее в Бадахос, в усадьбу нашего родственника, герцога Оливенса. Там она забудет этот ад и снова обретет здоровье и хорошее настроение.
Энтони открыл было рот, чтобы что-то сказать, но почувствовал на себе суровый взгляд герцога Оливареса, который наблюдал за ним со своего коня. Казалось, он указывал ему путь, по которому нужно было следовать. Англичанин покачал головой и пробормотал:
- Бедняжка Лили! - и, чтобы сменить тему, добавил: - А Хосе-Антонио, ты о нем что-нибудь знаешь?
- Всё утро он провел на встрече с Алонсо Майолем, руководителем службы госбезопасности. Это не было дружеским разговором; по всей видимости, Хосе-Антонио назвал его рогоносцем. Его перевезли в тюрьму Модело, и к обвинению в хранении оружия теперь прибавилось неуважение к властям. Завтра я пойду с ним встретиться. Хочу попрощаться и с ним.
- Попрощаться?
- Да, - ответила девушка. - Через несколько дней его освободят. Но к тому времени меня здесь уже не будет. Я уезжаю, Энтони. Я пришла не только сказать тебе прощай, но и сообщить кое-что, что тебе следует знать.
В величественном зале не было никого, кроме них. Пакита сделала паузу и продолжила:
- Вчера был странный день. Я всегда считала себя рассудительным человеком и, тем не менее, всего за один день я три раза меняла мнение. Утром я была убеждена, что безумно в тебя влюблена. Я была ошеломлена этим открытием, когда ко мне пришла та девушка из гостиницы, с ребенком. Она мне сообщила, что готовится покушение на сеньора англичанина, который был к ней так добр, и поэтому пришла предупредить меня; она не хотела быть соучастницей убийства. Поэтому она уехала из Мадрида вместе с ребенком. Да сжалится Господь над ней и этим несчастным созданием. Сделав огромное усилие воли, я отправилась домой к Хосе-Антонио. Ни за что на свете я не хотела видеть его, но знала, что только он мог спасти твою жизнь. Оказавшись там, лицом к лицу, я поняла, что любовь к тебе была лишь мимолетной вспышкой страсти. Для меня в этой жизни существовал лишь один мужчина. То, что произошло между нами, было ошибкой. Чувства не меняются в мгновение ока.
- Но ты сказала, что за один день трижды меняла мнение, - ответил Энтони, которого до глубины души ранили ее слова. - Каково же было третье?
- Окончательное, - серьезно сказала Пакита. - Когда нам сообщили о том, что случилось с Гильермо, я поняла, что мы все катимся в пропасть, и что я должна сделать всё возможное, чтобы предотвратить катастрофу. И там, в больнице...
Она умолкла на миг, вспоминая о тех ужасных минутах, а затем, собрав все свое мужество, продолжила.
- Не хотелось бы драматизировать, но тогда, в больнице, я дала себе торжественную клятву: если мой брат выживет, я удалюсь от мира. Бог совершил это чудо, и я окончательно убедилась в том, о чем подозревала уже давно. Все те несчастья, что обрушились на мою семью, были карой за мои грехи. Я не знаю, простят ли меня в небесах, но, по крайней мере, теперь я знаю свой путь. Я знаю один монастырь в Саламанке, его настоятельница - кузина моей матери. Когда я закончу здесь свои дела, я отправлюсь туда. Пока я не собираюсь принимать постриг. Хватит поспешных решения, я и так уже натворила достаточно. Несколько месяцев я проведу в молитвах и размышлениях, а осенью приму решение.
Энтони пытался осознать странную череду новостей. Все женщины, с которыми у него были отношения, изменили жизнь и место жительства: Тоньина, Лили и теперь Пакита. По моей вине Мадрид окажется безлюден, подумалось ему.
Вместо ответа он подвел Пакиту к портрету матери Херонимы де ла Фуэнте. Несмотря на большой размер картины, монахиня на ней казалась крошечной, сгорбленной под бременем лет, постов, страданий и размышлений. Однако, это тяжкое бремя не сломило ее духа. У нее был утомленный вид, чуть покрасневшие тяжелые веки и решительно сжатые губы. В костлявой руке с набухшими венами она держала книгу, в другой руке - распятие. Казалось, лишь на миг подняла она глаза от распятого Иисуса, чтобы взглянуть на художника - и застыла так на века, чтобы встречаться взглядом с каждым, кто остановится, чтобы посмотреть на картину. Поначалу она могла показаться суровой, однако, присмотревшись, зритель поневоле обращал внимание, сколько милосердия и понимания было в ее глазах.
- В Мадриде есть два идентичных портрета, - сказал Энтони, - оба приписываются Веласкесу. Этот лучший, другой находится в частной коллекции. Над обоими написан один девиз, со временем потемневший, но легко читаемый: Bonum Est Pretolare Cum Silentio Salutare Dei. Что означает: "Ждать от Бога спасения лучше в тишине". На портрете есть также эмблема с другой надписью, которую я не помню дословно, но смысл ее таков: "Слава Божия - единственная моя отрада". Я боюсь, что в уединении своей кельи тебе придется решать, какой из двух девизов тебе ближе.
Ничего не ответив, Пакита выдернула руку и вышла медленным, но решительным шагом. Энтони даже не обернулся, чтобы посмотреть ей вслед. Некоторое время он рассматривал портрет матери Херонимы де ла Фуэнте, а затем отправился в конец зала, где были выставлены "Менины". Там его и обнаружил Гарри Паркер, когда пришел, обеспокоенный задержкой.
- Пора, Уайтлендс.
- Вы заметили, Паркер? - произнес Энтони. - После длительного молчания, под конец своей жизни, Веласкес нарисовал эту картину. Эта работа - вершина его мастерства и, в то же время, его завещание. Это портрет двора наоборот: изображена группа обычных людей - дети, слуги, карлики, собака, пара служащих и сам художник. В зеркале нечетко отражаются фигуры королей, представителей власти. Они вне картины и, следовательно, вне наших жизней, но видят всё, контролируют всё, и это они придают картине смысл существования.
Молодой дипломат снова посмотрел на часы.
- Что бы вы ни говорили, Уайтлендс, однако, уже поздно, а мы ни за что на свете не должны опоздать на этот поезд.