— Сначала волосы.
— Затем пальцы…
— Нет, язык, я отрезал ей язык. Ее язык никого не слушался. Это был неискупимый грех, полный смертоносного яда. А язык — это огонь, слово — беззаконие. Потому что язык, среди других членов, правит телом и сеет пламя. И это пламя геенны огненной.
— Вы отрезали ей язык…
— …пусть женщина внимает вам в молчании и покорности…
— …а затем пальцы, кисти рук… руки…
— Она своими руками сожгла Заветы Господа нашего, и грешна перед Ним, и жир грудей ее будет искуплением перед Господом… Он увидит ее сегодня ночью, когда я оставлю ее возле яслей. Увидит ее голой, эту шлюху, кроме сапог. Я зашил ей рот, и она уже никогда не раскроет его, чтобы повторить свои мерзости. Я зашил ее греховную щель, чтобы она никогда не воспользовалась ей для греха.
Скай Баннистер вздохнул.
Было половина двенадцатого ночи. Сочельник. На автостоянке перед госпиталем переливалась огнями рождественская елка.
— Мистер Диль, — произнес он, — вы не хотите еще что-нибудь добавить к тому, что рассказали нам?
— Вы найдете кое-что в воде, — сказал Диль.
— Сэр?
— Как бы ни был грешен и смертен человек, какое пьяное беззаконие устоит перед водой?
— Мистер Диль, вы хотите что-нибудь добавить или изменить в своих показаниях?
— Нет, я не хочу ничего изменить в том, что я сделал.
Баннистер посмотрел на часы.
— Время вышло. Двадцать три часа тридцать одна минута, — сказал он в микрофон, затем стенографистке: — Стоп.
Они вышли.
В коридоре Баннистер сказал:
— Люди Миза были правы.
— Что, что? — не понял Мэтью.
— Комиссия по порнографии при генеральном прокуроре. Они были правы. Порнография ведет к насилию.
Мэтью ничего не ответил.
Утром на Рождество он раздумывал, чем бы заняться.
Он уже сообщил Маркхэму, что обвинение против него снято и он свободен. Свободен, чтобы снова погрузиться в эту проклятую жизнь, как он когда-то ее назвал.
— А что с фильмом? — спросил Маркхэм.
— А что с ним? — спросил Мэтью в свою очередь.
— Когда я могу получить назад фильм?
— Я уверен, что он потребуется для суда, чтобы установить мотив преступления.
— А после суда? Я рассчитывал на этот фильм…
— Вы должны обратиться к Баннистеру.
— Баннистеру? Какого черта…
— Он, возможно, захочет его уничтожить, — ответил Мэтью.
И сейчас, около десяти часов утра на Рождество, он размышлял, что ему делать. Он не разговаривал со Сьюзен после их вчерашней ссоры. Он хотел провести Рождество с ней и Джоанной. Вместе распаковывать подарки. Как в доброе старое время. Может, так и сделать, подумал он. Может, стоит вернуться домой еще раз?
Ответила Джоанна.
— Привет, папочка, — сказала она, — с Рождеством!
— С Рождеством, дорогая! — сказал он.
— Мама сказала, что ты сегодня не придешь.
— Да?
— Что у вас случилось?
— Сам не знаю, — ответил он.
— Вы, мальчишки, все такие необязательные, — произнесла Джоанна.
— Это уж точно, — сказал Мэтью и, немного помедлив, продолжал: — Послушай, Джоанна, если кто-нибудь скажет тебе, чтобы ты не встречалась больше с Томасом…
— А кто мне это скажет?
— Ну, кто-нибудь…
— Я и представить себе такого не могу…
— Дорогая, никто не должен подвергать цензуре твои разум и сердце.
— Да?
— Запомни это.
— Хорошо, — сказала она, — позвать маму?
— Да, пожалуйста, — сказал он, — очень надеюсь, что она все поймет как надо.
Когда трубку взяла Сьюзен, это было и впрямь как в старые времена. Интересно, подумал он тогда, с которой Сьюзен он разговаривает: с ведьмой или с феей? Но вместо этого…
— Мэтью, я не думаю, что тебе следует сегодня приходить. Я много размышляла о вчерашнем, и мне кажется, что ты заехал куда-то, к чему мы оба не готовы. Вчерашний разговор напомнил мне самые болезненные моменты в прошлом, а, честно говоря, я уже совсем не та, что прежде. Я знаю, что ты хочешь увидеться с Джоанной, давай после Рождества. Ну, можешь встретиться с ней завтра, обменяетесь подарками, если, конечно, хочешь. Я думаю, что для нас всех будет хуже, если мы проведем этот день вместе, учитывая неблагоприятную обстановку. Ты согласен?
— Конечно, — ответил Мэтью.
— Значит, так, — сказала она.
— Значит, так, — повторил он.
Наступила долгая пауза.
Затем она произнесла: