Гетман применил тактический прием: рассчитывая привлечь на свою сторону собравшихся, он приказал своим сторонникам Прокопию Верещаке, который был одним из руководителей делегации Войска Запорожского на сейме в Варшаве, и Ивану Сулиме читать статьи гадячского трактатата, попутно разъясняя, какие выгоды получит от него Малороссия и казаки. Но Выговский не учел, что на раду прибыли не все полки, а в основном те, кто поддерживал Цецуру, Сомко и запорожцы с Иваном Серко. С первых минут чтения трактата докладчиков стали прерывать выкриками с мест. Гетмана обвиняли за разорение местечек и сел на Левобережье, за жестокие казни своих противников и даже полковников и старшин. Иные кричали, что он продает Украину крымскому хану, что возводит клевету на московского царя. Многих пугала все возрастающая власть Выговского, который из выборного предводителя, подчиненного товариществу, желал стать несменяемым воеводой киевским и русским князем. Если раньше его поддерживала большая часть старшины, для которой он был лишь первым среди равных, то теперь многие из зависти, другие по причине личного высокомерия и нетерпимости гетмана , перешли на сторону его противников. Обиделся на гетмана Тимофей Носач, который, хотя и возглавлял депутацию от Войска на сейме, не получил шляхетского достоинства. Ярым противником Выговского стал Иван Ковалевский, вынужденный в свое время , опасаясь за свою жизнь, бежать на Сечь. Те казаки, кто не получил дворянства, завидовали получившим шляхетское достоинство и тоже выступали против гадячского трактата. Многие из них раньше ошибочно считали , что все казаки станут шляхтичами, а на деле оказалось, что лишь немногие, выбранные по произволу гетмана, и они-то станут вместе с ним властвовать над остальными. По мере чтения статей рада превратилась в неистовую междоусобную драку. В ход пошли сабли и пистоли, Верещака и Сулима были изрублены в куски; сам Выговский избежал смерти , укрывшись в лагере Анджея Потоцкого. "И бежал он, - говорил летописец, - как бежит обожженный из пожара". Некоторые из убежавших вместе с ним советовали Выговскому отправиться в Крым к хану. Турецкий посол, прибывший накануне к нему, от имени Порты обещал защищать гетмана. По мнению турецкого правительства, Турция давно уже имела право на Малороссию, потому что одиннадцать лет охраняла ее своим оружием от разных неприятелей. Выговский отверг предложение посла признать над собой власть Османской империи,и несмотря на то, что жена его находилась в Чигирине, вместе с Анджеем Потоцким отправился в Белую Церковь. Но и казаки последовали за ним. Недалеко от Белой Церкви собралась снова рада. На этой раде Выговский был заочно отрешен от гетманства и гетманом провозглашен Юрий Хмельницкий.
Рада направила к Выговскому посланников, которые потребовали, чтобы и требовали, чтоб он лично явился и торжественно сложил булаву. Выговский не поехал. Рада прислала к нему каневского полковника Лизогуба и миргородского Лесницкого. Они заявили, что если Выговский, сам не хочет ехать, то прислал бы бунчук и булаву. Гетман не согласился и на это предложение. Наконец, после вмешательства Потоцкого он рассудил здраво, что воле всего казачества противиться бесполезно и сказал: "Я отдаю бунчук, но с тем условием, что Войско Запорожское останется в непоколебимой верности королю".
Полковники обещали, что так и будет. Выговский вручил булаву и бунчук брату своему, Данилу, и вместе с послами отправил его на раду. Потоцкий послал с ними польского полковника Корчевского, с тремя требованиями: во-первых, чтоб казаки дали присягу в верности королю; во-вторых, чтобы разрешили панам возвратиться в свои имения; и,наконец, выпустили жену Выговского и других польских людей, находящихся в Чигирине, для чего дали бы заложников.
По дороге эти послы встретили казацкое войско. Казаки грозили силою схватить Выговского, показывали длинное обвинение, написанное на раде, и требовали, чтоб поляки его оставили. "Каждый из нас, - отвечал Корчевский, - лучше рад - и не раз, а несколько раз - готов умереть, нежели постыдно оставить усердного слугу короля".
Но казаки успокоились, когда узнали, что Выговский добровольно отказывается от гетманства. Бунчук и булава были сложены на раде, а казаки радостными окликами провозгласили Юрия Хмельницкого гетманом.
Подняв над головой булаву, Юрий спросил: "кого желаете признать государем, - польского короля или московского царя?"
Старшины и простые казаки закричали, что они желают короля. Но на этой раде собралось немного представителей от полков, через несколько дней оказалось, что большинство было вовсе не на стороне короля.
"Благодарю вас за верность", - сказал Корчевский, и перешел к двум другим пунктам.
С женой Выговского проблем не возникло. Что же касается требования разрешить возвращения панов в свои имения, "... то они, - писал Потоцкий позднее в своем донесении королю-, отложили рассуждение об этом на дальнейшее время, а исполнение будет разве в день судный".
По окончании рады обозный Носач, полковники Гуляницкий и Дорошенко прибыли в Белую Церковь и передали Выговскому письменные заверения гетмана и всех старшин в том, что они доставят ему жену и поляков из Чигирина.
Так завершилось гетманство Выговского, с ним прекратило свое кратковременное существование и Великое Княжество Русское.
Серко по этому поводу сказал Верныдубу:
-Не созрели, брат, наши сиромахи до обретения незалежности и в обозримом будущем к этому нет никаких предпосылок. Мы все русские люди от единого корня с московитами, мы едины по крови , по вере, по своему мировоззрению. От ляхов же мы переняли только хвастовство,лукавство, зазнайство, тщеславие и высокомерие.
-Да и нужна ли нам эта незалежнисть,- согласился Остап,-вспомни с чего все началось? Казакам нужно было признание ляхами их привилеев и вольностей. Они это получили. Хмельницкий просил установить реестр в двенадцать тысяч, а сейчас только в реестре их шестьдесят, охочекомонных же можно набирать без ограничения. Какого ж еще дидька надо? Унии нет, москали никого из селян не притесняют, наоборот, царские воеводы нас же и защищают.
-Все так,- задумчиво добавил Серко,- но главная наша беда в отсутствии единства, согласия и стремления к достижению общей цели. Буквально все - от последнего посполитого до казацкого полковника только и знают, что рассуждали о вольности и незалежности, и никто, подобно польским шляхтичам, не хотел признавать над собой никакой власти. Оно и понятно, тесное общение с поляками на протяжении сотни лет не могло не сказаться на характере южнорусских людей, вольно или невольно перенявших у польской шляхты впитанную с молоком матери склонность к анархии.(1)