– Совершенно классная вещь! – сказал он, бережно засовывая книгу в кармашек на сиденье впереди. – Рассказы у него ну просто чумовые! Ты их все, небось, перечитала?
– Считай, что так. Дедушка всегда читал их нам в детстве перед сном – мне и моей двоюродной сестре Соноко. И папа тоже.
Она вновь посмотрела на отпечатанный черной латиницей псевдоним дедушки на обложке книги, торчавшей из кармашка перед Эриком. И в ее мозгу тут же запылали яркие разноцветные иероглифы его имени на кандзи. Наследственность! Куда денешься…
– Папа часто читал их мне перед сном. Видишь ли, эти рассказы дедушка писал для Соноко.
– Да, я прочитал об этом в предисловии. – Эрик коснулся ее руки. Он знал, как близки были двоюродные сестры.
Риоко сжала губы и ничего не ответила.
Некоторое время они оба глядели на Гена, все так же сладко спавшего. Помолчав немного, Эрик сказал:
– Можем почитать их потом вот этому маленькому мальчишке, когда он достаточно подрастет… Слушай, я только что прочитал этот странный рассказ про робота-кошку. У твоего дедушки что, была слабость к кошкам?
Риоко улыбнулась.
– Господи, да он их так любил – прямо повернут был на кошках! Дедушка обычно говорил: «По тому, как общество относится к кошкам, можно судить о нем самом». И даже трудно сказать…
Тут ее прервало объявление в салоне:
– Дамы и господа! Вскоре наш самолет начнет процесс посадки. Пожалуйста, пристегните ремни, уберите подносы и верните кресла в вертикальное положение. Mina san, kore kara…
Риоко поймала себя на том, что автоматически отвлеклась от сообщения, когда оно пошло на японском. Теперь этот язык казался ей чуждым. Уши настолько привыкли к английскому, что он начал казаться ей более естественным. Для выражения своих переживаний Риоко предпочитала именно английский, в то время как японский всегда заставлял ее сдерживать истинные чувства и эмоции.
Не далее как во время полета она ответила по-английски стюардессе, хотя та обратилась к ней по-японски. Риоко сразу же почувствовала себя глупо и даже покраснела от неловкости. И тем не менее выглядело это как своего рода вызов. Мол, не судите обо мне лишь по внешности. «А может, я американка китайского происхождения, что едет в Токио на Олимпийские игры?» – подумала Риоко. Впрочем, перед стюардессой ей сейчас действительно было неудобно: девушка просто выполняла свою работу. И что с того, если она сделала какие-то предположения?
Риоко посмотрела в иллюминатор на распростершийся внизу огромный город. Этот ужасный, пугающий, изнывающий от всеобщего одиночества мегаполис. Она сбежала оттуда в Америку, к Эрику, и теперь жила в Нью-Йорке. В Токио она не была с похорон матери, и, если бы не отец, оставшийся на родине, Риоко предпочла бы никогда больше туда не возвращаться. Она не раз пыталась убедить его тоже переехать в Нью-Йорк, чтобы жить к ним поближе – к ней, к Эрику и Гену, но тот лишь качал головой в «Скайпе», и на этом тема иссякала.
Самолет немного накренился. В какой-то миг Риоко заметила ярко-красную крышу где-то в районе Асакусы – словно капельку алой крови посреди серого бетона, стекла и металла, – и та вновь скрылась из виду.
– Иностранные гости, пожалуйста, сюда, – сказал Эрику пожилой служащий, разделявший прибывших на две разные очереди перед паспортным контролем.
Стоял этот мужчина под огромной вывеской «Добро пожаловать в Токио-2020!».
Поглядев на Риоко, что несла в слинге Гена, служащий перешел на японский:
– Nihonjin no kata wa, kochira no retsu ni onegai itashimasu.
– Что он сейчас сказал? – шепнул ей на ухо Эрик.
– Что тебе следует встать вот в ту очередь, – указала она на предназначавшийся ему выход. – А мы с Геном должны идти в этой очереди, поскольку мы японцы. Ну почему нам нельзя пройти контроль всем вместе?
Риоко это казалось полным абсурдом – разделять семьи на основании того, какая страна происхождения значится в документах. Какая разница, что она родилась в одном месте, а Эрик – в другом?
Они одна семья – и это главное!
– Да ерунда, детка, – отмахнулся Эрик. – Увидимся по ту сторону контроля.
Отпустив ее руку, он помахал ладонью Гену, и малыш заулыбался, загулил.
– Помаши папочке, – сказала Риоко, подвигав за сынишку его крохотной ручкой. – Скажи: «Пока-пока, скоро увидимся!»
Ген явно расстроился, когда папа отошел, и даже попытался заплакать. Риоко легонько покачала его на руках. Любое огорчение крохи заставляло переживать и ее. Интересно, это типично для молодой мамы – или она просто чересчур остро на все реагирует? Испытывала ли то же самое и ее мать, когда Риоко была младенцем? Она как-то не находила в себе духу расспрашивать об этом маму, пока уже не стало слишком поздно. От мыслей о матери настроение у нее испортилось еще сильнее, и Риоко постаралась вытеснить эти воспоминания из головы.