– Это вряд ли. Кажется, ее зацементировали.
Я потянула Филиппа за собой по деревянной лестнице, чьи ступени порядком одряхлели от многолетнего использования, и провела в прихожую. Высокие потолки. Сквозняки. Пыль танцует в солнечных лучах над пирамидой картонных коробок. Но мне почему-то было здесь хорошо.
– Не слишком презентабельно, – заметил Филипп.
– Не думаю, что можно винить в этом владельцев, – ответила я. – В конце концов, их отсюда выгоняют.
– Интересно, кто здесь спит? – спросил муж, заглядывая в темную комнату, загроможденную спортивным оборудованием и чемоданами. – Маркиз де Сад?
Агент по недвижимости возник в дверях, словно призрак.
– Это хозяйская спальня, сэр, – сердито сказал он, протягивая Филиппу буклет и разворачиваясь на каблуках.
– Да-да, с колесом, дыбой и прекрасным видом на соседскую кирпичную стену, – пробормотал муж.
Половицы пронзительно скрипели под нашими ногами, пока мы, ведомые запахом нафталина, шли через холл в комнату поменьше, где расположился камин. Судя по пятнам на потолке, крыша протекала.
– Похоже на детскую, – сказал Филипп, изучая облезлые обои с плюшевыми мишками.
– Или кабинет, – добавила я, разглядывая яблоню сквозь потрескавшееся розово-зеленое витражное окно.
Мы проскрипели по коридору на кухню и в гостиную; по пустому дому гуляло эхо. Филипп указал на рабочий стол из желтого мрамора с коричневыми пятнами. Довольно необычный предмет мебели. Сорванная с рычага телефонная трубка издавала прерывистые гудки, словно кардиомонитор, фиксирующий угасание пациента.
Хотя хозяева явно пренебрегали уходом за Ширли, я почувствовала в нем что-то родное. Усталый, ширококостный, возможно, с объективными недочетами – у нас было много общего. Казалось, будто перед нами женщина с добрыми и грустными глазами – та, что станет тебе другом до конца твоих дней.
– Если выкрасить стены в теплые цвета и оживить их картинами… Смотри! – воскликнула я, указывая на полностью застекленную стену.
К сожалению, сейчас через нее можно было любоваться только глинистой площадкой и одиноким деревом. Задний двор поражал воображение еще меньше, чем участок перед домом. Искусственный газон протерся до дыр. Засуха не первый год держалась за Мельбурн мертвой хваткой. Я читала в газетах о маленьких детях, которые настолько отвыкли от дождя, что начинали испуганно кричать, когда он изредка стучал по крыше. Использование воды было строго ограничено; казалось, в наш город вернулись пятидесятые. Чистка зубов стала вынужденной мерой. Мылись мы строго по таймеру. Некоторые люди вместо душа мылись из ведра, а потом использовали грязную воду, чтобы поливать сад. Не один наш друг потянул себе спину подобным образом!
Я скучала по запаху дождя, его мягкости и живительной прохладе. От сухого воздуха постоянно чесались глаза.
Мы продолжали осматривать дом; на каждую положительную черту Ширли Филипп находил две отрицательные.
– Гостиная достаточно большая. Здесь будет хорошо смотреться дуб, – заметила я, прежде чем поняла, что зря подняла эту тему. Дубовый стол – наследство, доставшееся мне от первого брака; по краям до сих пор видны следы от ручной пилы, которой орудовали Сэм и Роб, тогда еще даже не ходившие в школу. Хотя Филипп промолчал, я знала, что он не разделяет моей любви к этому столу.
– А что, если мы снова заведем кошку? – спросил он. – Вокруг полно магистралей.
– Хватит об этом! – оборвала я его, страстно желая, чтобы люди перестали говорить со мной о новом питомце.
Разве смогу я открыть свое сердце еще одному существу, которое разорвет его своими острыми коготками? Если новая кошка проживет столько, сколько Клео, к моменту ее смерти мне будет семьдесят девять. К тому же Филипп был прав: улица, на которой стоял Ширли, напоминала Дикий Запад – на каждом столбе висели объявления с фотографиями пропавших кошек и обещанием ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ.
Филипп пожал плечами и ушел в другую комнату. Иногда мне хотелось, чтобы он был более уступчивым. Хотя в этом случае мне стоило поискать себе мужа из пластилина.
Я вернулась в детскую и стала сквозь ветви яблони наблюдать за тем, что творится на улице. По другой стороне дороги прогуливался мужчина. Я моргнула, чтобы проверить, не обманывает ли меня зрение. Все верно – на мужчине был синий домашний халат в клетку. В два часа дня. Нет, мне точно здесь понравится!
– Только посмотри на это! – позвал меня Филипп. – В гостиной стены покрыты штукатуркой!
Я шла к нему, буквально ощущая, как растет тяжесть на сердце. Из-за неровных светлых стен, вздымающихся над потертым зеленым ковром, комната напоминала вольер для белого медведя. Пустая, холодная, размером с половину баскетбольной площадки. Я провела ладонью по ледяному бетону и поняла, что, если я захочу повесить тут картины, мне потребуется, как минимум, взрывчатка.