— Чего не въезжаем, моя донна?
— Нет никого в будке. Открой ворота.
— Там же замок…
— Да, он просто накинут… Откроешь?
— Запросто.
Я вылез и пошел к воротам. Замок действительно болтался просто так. Возле будки стоял какой-то парень в темном костюме. Моросил мелкий дождь, но он стоял без зонта (а к его костюму подошел бы зонт… и котелок) и смотрел куда-то в сторону. Я думал, он спросит, какого я тут вожусь с воротами, но он даже не повернул голову в мою сторону. Несмотря на это, от него исходило… Что-то неприятное. Мне стало не по себе. Он даже не глянул на меня, а мне все равно стало не по себе, словно он излучал какое-то… Какую-то угрозу. Или — предупреждение… Или не он, а что-то другое — что-то неподалеку. Совсем рядом…
Ладно, хватит лирики, Котяра уже наверняка злится на мое отсутствие.
17
А ты когда в Штатах был, где жил? — спросила Рыжая, присматривая за сковородкой, в которой что-то разогревалось, аппетитно ворча.
— В Вашингтоне, моя донна…
— У знакомых?
— Ага. В домике таком… с огородиком. Четырехэтажном… Ну, не этажном, а четырех — по ихнему сказать — уровневом. Недалеко от метро.
— Расскажи.
— Про что?
— Ну, как жил там, чего делал… Про Вашингтон. Я там только один день была.
— Ты целый год в Штатах прожила — тебе-то что рассказывать?
— Ну, расскажи… Пожалуйста. Я люблю слушать, как ты рассказываешь, — не отставала она.
— Не умею я по заказу… Только стишки. Хочешь, стишок расскажу?
— Не-а, — помотала она головой. — Хочу про Америку. Давай…
— Далека Америка от нашего… — пробормотал я. — А знаешь, как там кошек кличут? Ну, вместо нашего кис-кис-кис?
— Ага, — кивнула она. — Кри-кри-кри…
— Забавно, да? Совсем по-другому, и без шипящих…
— Какая разница, — она равнодушно пожала плечами. — Они-то все равно говорят «мяу»… Эй, ты где? Заснул?
— Как ты сказала? — я действительно, словно очнулся от сна, в который провалился… мгновение назад. От того старого, детского сна, где…
— Сказала? — нахмурилась Рыжая. — Ничего… Сказала, как их ни кличь, а кошки — все равно говорят «мяу». А что? Разве, нет?
— Да, — медленно кивнул я и механически повторил за ней: — Кошки все равно… говорят «мяу».
Когда она произнесла это простое предложение, у меня в мозгу словно… сдвинулся какой-то «рычажок». Я вспомнил — очень отчетливо, почти окунулся туда — свой детский сон: бесконечный красный песок и что-то… большое, что-то невероятно огромное, присутствующее там везде и словно что-то приоткрывающее, что-то равнодушно показывающее, от чего мне тогда, в детстве, стало чуть легче.
Вдруг я понял — через столько лет — что в этом огромном
(мерцало… светилось…)
было это. Все равно кошки… Вернее, и это. Оно было таким огромным, что
(таило… скрывало… )
вмещало в себя все, но там было и это — равнодушное, холодное и давящее подтверждение ясной и простой истины: все равно, кошки говорят «мяу».
Это была лишь маленькая песчинка в том огромном целом, крохотный кусочек… Но в том огромном целом были совсем другие измерения и пропорции… И на самом деле, в том целом не было ни песчинок, ни глыб, ни большого, ни крохотного — вообще, ни малого, ни великого, — там все было целым, и невозможно было ни мыслями, ни чувствами охватить, понять это целое, или «разбить» на кусочки, чтобы переварить, но все равно кошки говорят «мяу», и мне бы сейчас только шагнуть чуть дальше, еще чуть-чуть — и я ухватил бы что-то еще, но… Эй, ты где? Заснул? — и все кончилось.
— Эй, ты где? Заснул?.. Поболтай со мной, пока я готовлю. Ну, пожалуйста! Все равно — не отстану…
Я послушно рассказал анекдот. Потом подумал и рассказал еще два и с удовольствием послушал, как она хохочет.
— В смехе — твоя сила, — сказал я. — Какой мужик устоит, когда баба так смеется его дурацким шуткам? Да еще рыжая баба…
— Он — не устоит… А у него? — еще не совсем отсмеявшись, спросила она.
— У него и спроси, — пожал я плечами.
— А я у него и спрашиваю… И сила моя — не в смехе, — она резко перестала смеяться. — А вот твоя — в чем? Ты откуда ее берешь, а?
— Да, у меня и нет ее, — усмехнулся я. — Куда мне до вас — гнусь как тростинка на ветру, как…