Он лишь кивает благодарно и оставляет позади себя парочку, тут же занявшуюся сплетнями о нем и всех его девушках. Этим тюремным будет о чем поговорить в ближайшее время. Хотя разве они сами не такие? Наверное, такие же. Достаточно безопасное место, отдельные камеры, отсутствие постоянной опасности холода и голода должны делать свое дело. То есть вынуждать людей искать не только спокойствия, но еще и развлечений. А что может быть лучшим развлечением, чем бутылка хорошей выпивки, полные карманы курева и чье-то покорное тело рядом?
Наверное, ничего. Он застывает в дверях камеры и смотрит на свернувшуюся клубочком на койке девушку, хмуро глядящую в серую стену. Точно ничего.
- Эй, красавица, - тихо улыбается Мартинес, удивляясь тому, как хрипло звучит его голос.
Тому, как вдруг спокойно становится при виде нее: целой и невредимой. Тому, как неожиданно тяжело сделать этот первый и единственный – камера слишком маленькая – шаг ей навстречу и коснуться ее, заглядывая в глаза и убеждаясь, что она ему рада. Тому, как чертовски сильно хочется сжать ее, такую худую, хрупкую и белоснежную, в своих руках.
У него так давно не было женщины. У нее ведь тоже давно никого не было? Не было его.
Она, наконец, медленно улыбается, касается ледяными пальцами его небритой щеки, сжимает ладонью плечо, подается навстречу, громко выдыхая ему в шею, обжигая дыханием и заставляя забыть обо всем, кроме нее самой. Даже необходимость запереть дверь вспоминается с трудом, только после того как Минни, уворачиваясь от его жадных губ, скользящих по ее белоснежной коже, избавленной уже почти от всего лишнего и так мешающего, торопливо поворачивает непослушными пальцами самодельную защелку.
Где-то там, так близко, всего лишь за решеткой, завешенной плотным темным одеялом, раздаются чьи-то голоса, детский смех, быстрые шаги. А тут, совсем рядом, под ним, даже футболки не снявшим: податливое тело, закушенные губы, покрасневшие щеки.
Где-то там, так далеко, словно в другом мире, кто-то о чем-то спорит, кто-то куда-то идет, кто-то кого-то зовет. А тут она, такая чужая уже, такая снова непривычная, такая настороженная в глубине глаз, словно пришедшая из чужого мира.
Такая, она возбуждает даже больше. Заставляет сильней сжимать в руках ее тонкие запястья, прикусывать почти прозрачную кожу, и вбиваться все быстрее, не жалея, не думая, только чувствуя. А больше ему и не нужно.
И уходить из этой камеры совсем не хочется. Можно лежать тут вечность, расслабленно прижимая к себе одной рукой Минни. Такую разумную – даже в момент их встречи, даже во время близости. Она вовремя вспомнила о том, что он не подумал ни о чем, набрасываясь на нее, с силой увернулась в последний момент, и укоризненно поглядывала на него, виноватого, потом, вытирая живот найденной где-то под подушкой салфеткой. Он благодарен ей за это. А на задворках сознания все равно теплится неприятная мысль: как он мог забыть обо всем? Как она могла помнить в такой момент? Ведь должно быть – наоборот.
- Как ты тут, красавица? Тебя никто не обижал? Тебе нравится здесь? - лениво интересуется он, стараясь не показать, насколько ему важен ответ, и все же изумленно приподнимает бровь при виде слишком резких и торопливых кивков – ей очень нравится. - Что, серьезно? Лучше, чем в Вудбери?
Минни замирает на мгновение, кивает осторожно и поднимает голову, заглядывая в его лицо. Видит, что Мартинес воспринимает ее ответ нормально, и вдруг улыбается. Широко, светло, по-настоящему. Она преображается, и он почему-то безоговорочно верит ей. В то, что здесь, в самом деле, хорошо. В то, что здесь все и ко всем относятся с должным уважением. В то, что здесь действительно лучше, чем в Вудбери. Или все совсем не так, как кажется на первый взгляд?
Мартинес не знает, какой вариант его больше устроит, он выбрасывает все это из головы – хотя бы ненадолго, склоняясь к тонким розовым губам, на которых все еще подрагивает такая непривычная улыбка.
========== Глава 27 ==========
Жизнь в тюрьме оказывается до смешного простой. Надежные стены позволяют позабыть о слишком хрупкой сетке, а отказ брать их с Митчем на вылазки становится отличным поводом отдохнуть. Едва ли ни впервые за все это время Мартинес ни за что не отвечает. Никому ничего не должен. Только быть на виду, только старательно улыбаться всем, только выглядеть максимально безобидно.
И он это умеет. Ему удается даже с детьми подружиться, несмотря на настороженные взгляды взрослых, что говорить о наивном в глубине души Тайрисе, подозрительном, но с радостью принимающем помощь на огороде Рике, мудром и таком беспомощном в этом мире старике, с которым можно поговорить о литературе. Вот и чтение книг, которым Цезарь заразился у Минни, пригодилось. Недаром он всегда считал, что нужно брать от жизни все: кто знает, когда и в какой ситуации что-либо понадобится?
Он с улыбкой поглядывает в сторону Минни, которая смущается показывать их отношения перед остальными, вдруг забавно краснея, опуская глаза и толкая его в бок при малейшем поползновении поцеловать ее. Но и секреты здесь хранить нельзя, даже при желании: уже вечером первого дня вся тюрьма в курсе о том, с кем именно живет новенький. А Дейзи остается только держать лицо, натужно хохоча в ответ на неуклюжие шутки Митча, который, кажется, увлекся ею всерьез – красивая ведь. Умеет себя подать, даже здесь и сейчас. Даже после всех ее многочисленных, судя по рассказам тюремных, попыток покорить безразличного Граймса и диковатого Диксона. А уж рассказ о том, как Дейзи пыталась подкатить к Глену, решив, что Мэгги ей не помеха, Мартинес к концу первой недели в тюрьме слышал не один десяток раз.
Такая глупая, такая пустая, и такая почему-то все еще живая. А может быть, этот новый мир только для таких и создан? Для тех, кто не задумывается лишний раз? Для тех, кто живет основными инстинктами? Простой хитростью и пониманием, что именно нужно для выживания: убежище, еда и защитник, который и должен обеспечить убежище и еду, получая взамен ее тело. Неплохое, стоит признать. Митчу повезло. Если отключит мозг.
- Эй, фанат ментола и бейсбола, ты там что-то про спарринг говорил? Готов? - появляется на летней кухне Диксон, делая вид, что не замечает воцарившейся тишины и направленных в его сторону взглядов.
- В любое время, - смеется Мартинес, допивая одним глотком свой слабый чай и осторожно вынимая ладонь из судорожно сжавшихся пальцев приоткрывшей рот Минни.
Она так боится за него? Не верит в его силы? Или, наоборот, переживает, что он отделает этого реднека, настроив против себя часть тюрьмы? Ну да, это же не Вудбери, здесь к подобному могут отнестись иначе. Хотя, судя по оживившимся лицам бывших знакомых, им явно не хватает развлечений. Да и тюремные насмешливо ухмыляются, только вот некоторые женщины хмурятся, вероятно, опасаясь за сохранность одного из членов их великого Совета.
Этот бой совсем не похож на все остальные. Никаких ходячих, только залитая солнцем зеленая лужайка. Никакой речи местного лидера, только кружок зрителей, поддерживающих, как ни странно, обоих участников. Никаких обычных насмешек Мэрла, только кривая улыбка его младшего брата, не желающего тратить ни слова, ни время и бросающегося в бой после короткой разминки.
Мартинес дерется самоотверженно, укладывая Диксона на лопатки уже через пару минут. Правда, тот тоже сдаваться не желает, выворачиваясь и отвечая не менее сильным ударом. В холодных светлых глазах все ярче разгорается жажда победы, желание отомстить за смерть брата, слепая ярость. Интересно, остальные это видят? Им заметно – какой он, Дэрил Диксон, на самом деле? Вряд ли.
Еще пара минут: нельзя сдаваться так быстро. Победа должна быть заслуженной, Диксон должен ей радоваться, он должен вырвать ее с боем. Так, чтобы было вдвойне приятно. Сломив сильного противника, можно его уважать, а вот одержав простую победу над слабаком – только безразлично пожать плечами, забыв. Но Мартинесу не нужно, чтобы его забывали. Он преследует свои цели. И, кажется, вполне удачно.