Там, на фоне серых облаков, из земли, практически сливаясь с алой листвой, вздымался ржавый исполин, раскинувший в стороны обомшелые балки. Он все ещё твердо стоял на покосившихся опорах, но всем видом выказывал желание рухнуть и быть погребенным под толщей земли и спутанных корней. На равноудаленном расстоянии возвышались его братья. Руины Старого Мира — остатки канувшей в Лету великой человеческой цивилизации. Такие столбы встречались повсеместно в разной степени сохранности и конфигураций: двурукие, многорукие или вовсе безрукие. Порой они становились частью поселений, как и другие сохранившиеся сооружения далекого прошлого.
О тех седых временах, известных по легендам, напоминают громадные руины из камня и стали, тянущиеся в небо искореженными верхушками; остовы загадочных механизмов, едва выглядывающих из-под земли; циклопические мосты и вгрызающиеся в темноту подземелий туннели. А каменные дороги, теряющиеся в песках, траве и кустах, паутиной окутывают Дикие Земли. Они до сих пор связывают между собой многие поселения и по ним частенько бродят караваны.
Жители лесного края именовали ржавых исполинов Столбами Древних. За ними будто бы заканчивался человеческий мир и в ту строну они страшились даже смотреть. Вздор, ведь охотник прибыл сюда как раз из-за той стороны Столбов. Там также, как и здесь, существовали свободные общины. Да бродяга и не признавал мнимых границ человечества, будь то засечные черты у Великих Топей, светящиеся холмы, Земли Вечной Зимы или тот же Лес-Чудес, в котором вместо вымышленных псоглавцев обитали люди… и ночные кошмары. Нет иных границ человечества, кроме рвов, проволок и стен поселений да ферм. Сразу за ними начинаются таинственные Дикие Земли, где человек не стоит даже на середине пищевой цепочки и не ощущает себя в безопасности.
Охотник присел на ствол упавшего дерева пожевать бобов и завалявшихся в мешке медовых конфет. Перекус пробудил зубную боль. Рука пошарила по поясу, но не нашла курительной трубки. Он горько поморщился очередной утрате. Поход в южные леса за белым оленем оборачивался сплошными лишениями.
Гул пчелиных пасек известил о приближении к Медовому Городку, когда нестройный частокол и заросший ров ещё не показались на виду. В обращенных на охотника взглядах жителей не выражалось приветствие, но он его и не искал. Мужчина старался наделить свой облик стальной суровостью и шел неспешно, чтобы никто из пасечников не заметил подкашивающей его слабости. Резкий крик петуха заставил бродягу нелепо вздрогнуть и про себя пожелать птице скорейшего визита на обеденный стол.
Охотнику доводилось посещать нагромождения убогих хижин, полуземлянок и лагерей из хлама, иногда устроенных в руинах. Многое из этого гордо называлось городами, а скопления — странами. Не выпадал из этого перечня и Медовый Городок со скопищем срубных домов под грунтовыми крышами, больших и малых сараев, столбиков сортиров, торчащих возле свинарников и лабиринта плетней, разделявших огороды. Два крестьянина в сторонке как раз спорили о том, кто из них сдвинул забор и присвоил себе тыкву. Лишь внимательный путник замечал в центре Медового Городка потемневшую от времени деревянную доску с криво вырезанным на ней человечком, который тянул руки-палки не то к звездам, не то к снежинкам и был окружен прямоугольниками. Лишь поясняющий рассказ местного жителя обращал неумелую резьбу в изображение легендарного основателя поселения — Пузослава «Приручателя Пчел». И только тогда становилось понятно, что его окружают ульи пасеки и летающие пчелы.
Под Пузославом сидела на колодке худая женщина, былая красота которой последними годами цеплялась за избороздившимися морщинами лицо и поседевшие, но все ещё густые волосы. Никодима — глава Медового Городка и правнучка «Приручателя Пчел» — жевала воск пока в нем не заканчивались медовые соки, а затем бралась за новый кусочек. Жидкое золото повсеместно употреблялось в пищу в самых разных вариациях, а местная медовуха была гораздо приятнее самогона Филиппа и Труна.
— Ну как там у этих? — причмокивая спросила женщина. — Хватает свечек?
— К сожалению, — буркнул охотник, скривив гадкую мину.
— Хе, мы неспроста их нелюбим, — улыбнулась Никодима, и бродяга позавидовал её целой улыбке. — Ну теперича и ты эт знаешь.
На долгие беседы у путника не хватало сил. Оказавшись в безопасности, его захлестнула неодолимая усталость, скопившаяся за ночью и утро. Прибавлялись боль натертых новой обувью ног и набивший оскомину зуб. Охотник всерьез задумывался привязаться им к лошади и дать ей хорошего шлепка.