Впрочем, один из прибывших мог бы ответить на этот отнюдь не риторический вопрос вполне исчерпывающе. Надо ли уточнять, что это был Кашалот. Он явился на поляну раньше всех и восседал теперь за громадным, прямо-таки необъятным пнем с непроницаемой физиономией…
За соседним пнем, поменьше и пониже, обосновалась Мартышка. На пне была укреплена табличка:
«Регистрация делегатов Первого Всепланетного Съезда Животных Представителей».
Подойдя к Мартышке, каждый называл себя, и она тут же заносила его имя и классовую принадлежность в один из разложенных перед ней журналов, которые были озаглавлены: «Класс млекопитающих», «Класс насекомых», «Класс головоногих моллюсков» и так далее. Очередь к регистрационному пню была колоссальная, но двигалась быстро, поскольку Мартышка заполняла журналы регистрации всеми четырьмя руками одновременно. Она бы делала это еще быстрее, если бы ее не отвлекали разговорами. Разговоры крутились вокруг одной-единственной темы: всех интересовало, зачем их пригласили участвовать в каком-то съезде, что это за съезд, в связи с чем он созван… Одни спрашивали об этом с безразличием, другие с любопытством, третьи возмущались, — что их оторвали от неотложных дел, — тут они совали Мартышке под нос телеграмму со срочным вызовом, — и даже неизвестно, с какой целью!
Но Мартышке было известно не больше, чем остальным. Она сама умирала от любопытства. Кашалот, попросив ее взять на себя регистрацию делегатов (а отказать она ему, конечно, не могла), не стал входить в подробности и что-либо объяснять. «Узнаете в свое время», — сказал он. Единственной дошедшей до Мартышки информацией был довольно-таки нелепый слух, будто съезд созывается потому, что кто-то что-то у кого-то украл.
Чушь несусветная! «Если в наше время, — подумала она, — по поводу каждой кражи созывать съезды…» Так что Мартышке ничего другого не оставалось, как признаться в своей неосведомленности и в ответ на все расспросы молча пожимать плечами.
Регистрация подходила к концу, когда на поляну влетел запыхавшийся Воробей. Взоры стоявших в очереди с надеждой обратились к нему, так как по всеобщему убеждению вездесущий Воробей должен знать всё обо всём и обо всех. Так оно и оказалось, и не его вина, что городской сленг, на котором он изъяснялся (а это был Домовый Воробей, живший в городе), собравшимся на поляне обитателям лесов, морей, гор, пустынь, полей, болот и рек был не совсем понятен. На вопрос, не знает ли Воробей, зачем их собрали, он выпалил:
— Конечно, знаю: у Медузы свистнули ухо.
— Медузе свистнули в ухо? — переспросил, недослышав, Рак. — Ну и что?
Но Воробей уже упорхнул на другой конец поляны.
— Ничего не понимаю, — проворчал Рак. — Мы-то какое отношение имеем к… — но на него зашикали, потому что в этот момент Кашалот взял в ласт колокольчик…
…Этот колокольчик, возвестивший начало исторического Съезда, бережно хранится в Коапповском музее, как драгоценная реликвия. Нужда в нем давно отпала, как и в других примитивных средствах, обеспечивавших когда-то процедуру заседаний. Ныне — КОАПП оборудован по предпоследнему слову оргтехники (последнего слова никто еще не сказал). Что там сигнал, оповещающий о начале заседаний, — даже подсчет голосов производит суперновейшая бионическая система, строго следящая, чтобы каждый голосовал только за себя. Но вернемся к памятному дню 5 июля 1964 года…
Итак, зазвенел колокольчик, и все присутствующие обернулись к огромному пню, над которым возвышалась величественная фигура Кашалота. На его физиономии появилось выражение мрачной решимости, и он без дальних предисловий обратился к притихшей аудитории, объявив громовым голосом:
— Я собрал вас в связи с чрезвычайным происшествием: у всеми нами уважаемой Медузы украли ухо!
Сказать, что это сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы, было бы сильным преувеличением. Раздался, правда, чей-то возглас: «Какой ужас!», но этим реакция собравшихся и ограничилась, если не считать реплики Рака, произнесенной недовольным тоном: