— Вы слышали? — воскликнул Кашалот. — Такая же участь ждет каждого из нас! — и он рубанул наотмашь ластом, как бы наглядно показывая, какая всех ждет участь…
Среди воцарившейся могильной тишины особенно громко и вызывающе прозвучал вдруг жизнерадостный смех.
— Кто смеялся? — грозно вопросил Кашалот.
Ответом был новый хохот, очень выразительный и, как ни странно для воцарившейся на поляне гнетущей атмосферы обреченности, — заразительный. Во всяком случае, кое-кто начал подхихикивать.
На Кашалота страшно было смотреть…
— Я еще раз спрашиваю, — возопил он в ярости, — кто посмел смеяться в эту трагическую минуту?!
Первой весельчака обнаружила Стрекоза.
— Это вон та птица смеется, — сообщила она.
Все посмотрели в указанном направлении и увидели расположившуюся на ветке довольно крупную птицу с бурым оперением и длинным прямым клювом.
— Наверное, у нее истерический смех — на нервной почве, от страха перед Бионикой, — предположила Мартышка.
— Так сказать, смех сквозь слезы, — сказал Гепард.
Рак выдвинул свою версию:
— А может, она просто хулиганка?
Конец спорам положила Сова, заявившая:
— Окстись, Рак, — какая же она хулиганка? Я про эту птицу наслышана — кулики наши, что в Австралии зимуют, про нее сказывали: Зимородок это тамошний, прозывается Кукабаррой, а ученые люди Смеющимся Зимородком его зовут, потому как утром, в полдень и вечером его разбирает смех. А сейчас аккурат полдень.
— Да, полдень, — подтвердил Кашалот. — И что же тут смешного?
— Кто ж его знает, — Сова развела крылья. — Только сказывают, будто не может он иначе: ровно в полдень Кукабарра засмеяться должо́н — хошь часы проверяй.
— Граждане, проверьте ваши биологические часы! — объявила Мартышка голосом радиодиктора. — Третий смешок дается ровно в двенадцать часов.
Кашалот, однако, счел шутку Мартышки неуместной, равно как и демонстрацию Кукабаррой точности биологических часов в ответственный и, можно сказать, судьбоносный момент, когда решается судьба…
Договорить он не успел: снова раздался смех Кукабарры, и на этот раз его подхватили почти все находившиеся на поляне. Мгновение спустя она напоминала картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в животном варианте. Повальный хохот делегатов объяснялся, очевидно, тем, что нервное напряжение, в каком они пребывали последние полтора часа, требовало разрядки.
Напрасно Кашалот, делая титанические усилия, чтобы преодолеть желание рассмеяться самому, уговаривал, требовал, просил прекратить смех, напрасно взывал к гражданской совести и прочим добродетелям — хохот продолжался. Кончилось тем, что он захохотал громче всех и продолжал хохотать, не в силах остановиться, даже тогда, когда общий смех прекратился.
Гепард, конечно, не преминул заметить по этому поводу:
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— Вы… вы пра… ха-ха-ха… правы, Гепард, — сквозь смех подтвердил эту истину Кашалот, и все обратили внимание, каким бодрым и решительным тоном он заговорил. — Да, смеяться последними будем мы — если не станем покорно ждать, пока Человек похитит один за другим наши патенты и ноу-хау! Надо действовать, и действовать решительно!
— Какой резкий поворот от отчаяния к надежде! — Удильщик не скрывал радости.
— Вот что может сделать здоровый жизнерадостный смех! — воскликнула Мартышка.
— Конечно, смех всё может сделать, — согласилась Стрекоза. — Ну, а мы — что можем мы сделать против Человека?
— Что делать? — переспросил Кашалот и победоносно оглядел аудиторию, — прежде всего — не поддаваться панике. Еще не всё потеряно. Бионика — совсем молодая наука, и Человек успел использовать лишь ничтожную долю наших технических секретов. Необходимо немедленно объединиться и создать организацию, которая защитит приоритет нашей великой матери Природы — ведь мы ее полномочные представители, не так ли?
Все с полным единодушием заверили, что это именно так.
— Я уже все продумал, — продолжал Кашалот. — Мы назовем эту организацию Комитетом Охраны Авторских Прав Природы!
Едва он закончил эту фразу, как раздался крик, ставший вскоре известным всей нашей планете: «КОАПП! КОАПП!» Его издала птица с довольно своеобразной внешностью: высокая, стройная, на длинных, как у Журавля, ногах, почти вся в белом — этот нарядный цвет оттеняли лишь черные «штаны», черные маховые перья и особенно эффектно — пучок черных перьев на голове, торчащих наподобие писчих перьев, какие в старину закладывали за ухо писари. Желтые ободки вокруг глаз, напоминавшие очки, придавали птице ученый вид…