— Вообще, между едой и поэзией гораздо больше общего, чем принято считать. И то, и другое — прием пищи: в первом случае для тела, во втором для души. Читая стихи, мы ритмично открываем и закрываем рот — и то же самое делаем при еде. И в стихах, и в пище можно быть либо разборчивым, либо всеядным. Причем, заметьте, отношение и к тому, и к другому обозначается одним и тем же словом: вкус — он может быть как художественным, так и гастрономическим. Наконец, возможна и непосредственная связь: разве стихи не кормят поэта? Не всегда досыта, но это уже другой вопрос… А какие поэтические озарения осеняют, когда попадается лакомый кусочек! Схватишь какое-нибудь насекомое — например, жука…
Рак насторожился.
— Майского? — спросил он.
— Ну хотя бы. Тут же вспоминаешь: а ведь мы, землеройки, в том же зоологическом отряде, что и кроты, ежи, выхухоли, танреки, щелезубы, то есть в отряде насекомоядных. Обратите внимание: название отряда связано с едой — но сколько в нем поэзии! Ведь насекомоядные — древнейшие из млекопитающих, современники динозавров…
— Млекопитающие, — задумчиво пробормотал Кашалот. — Хм… Тоже связано с едой.
— От насекомоядных, — продолжала Землеройка, произошли все остальные звери, кроме сумчатых: грызуны, летучие мыши, копытные, слоны, тюлени, киты, обезьяны, а в конечном счете и люди. Самый крупный зверь, голубой кит, размышляю я дальше, весит до ста пятидесяти тонн, то есть почти в полтораста миллионов раз больше, чем вешу я. Ни в одной другой группе животных нет такой разницы или, лучше сказать, такой пропасти между гигантами и пигмеями — разве это не сюжет для романа в стихах?
— Но если вникнуть — в чем истинное величие? Исполинский кит питается крохотными рачками, а пигмей, в моем лице, частенько закусывает личинкой в полтора раза длиннее себя и в три с половиной раза тяжелее. Гигант, окончив свое земное или, точнее, морское существование, без следа растворится в океане, а я, ничтожнейшее из созданий, через сотни лет оживу в бумаге, на которой напечатают чьи-то стихи, и в звуках скрипки, гитары, рояля…
— Рояля? — озадаченно переспросил Кашалот.
— Видимо, речь идет о том самом знаменитом рояле, который случайно оказался в кустах, — предположил Гепард. — Вернее, окажется в будущем, через сотни лет, — поправился он.
Землеройка стала напевать романс «Под звуки рояля я грезил о вас…», а на челе Кашалота отразилась напряженная работа мысли. Наконец он обратился к ней:
— Извините, уважаемая Белозубка, но я что-то никак не могу уловить связь между вами и будущим роялем — даже если он случайно окажется в кустах…
— Сейчас уловите. — Землеройка подбежала к маленькой елочке, что росла рядом с секретарским пнем. — Посмотрите на эту елочку-малютку: ей года два, не больше. Лет через тридцать она впервые зацветет, осенью на ней созреют шишки, и с той поры они будут появляться раз в пять лет. Весной шишки раскроются, из них высыпятся семена с крылышками, — сотни по две из каждой шишки, — их подхватит ветер, разнесут во все стороны любители еловых семян — клесты, белки, бурундуки, — и лет через пятьсот, на закате дней своих, эта юная елочка, к тому времени уже пожилая ель, окажется прародительницей сотен, а то и тысяч елей. Целый лес, который сможет без ущерба для себя поделиться с людьми. Из еловой древесины они сделают самую лучшую бумагу, а из елей с одинаковыми годовыми кольцами, — их называют резонансовыми елями, — изготовят музыкальные инструменты, в том числе и рояли. И все это произойдет только благодаря тому, что пятьсот лет назад я не допустила гибели юной елочки, возле которой притаился в земле…
Землеройка принюхалась, быстро разрыла землю и бормоча: «Ага, попался, который кусался!», вытащила на поверхность большую жирную личинку.
— Возле которой притаился в земле… — повторила она и торжествующе заключила, демонстрируя свою добычу: — …вот этот закоренелый негодяй!
— Личинка Майского Жука! — ахнули все.
— Именно закоренелый, — подчеркнула Землеройка, — потому что весной он обязательно набросился бы на корни елочки и съел бы их без остатка. А без корней сами понимаете…
— Как не понять, — нахмурилась Сова. — Даром что ли говорят: «Смотри в корень».
— Ну как, есть у меня основания воскликнуть: