— Есть действовать! — радостно гаркнул молодой специалист, польщенный столь уважительным обращением самого Кашалота, и тут же рьяно принялся за работу, распевая во все горло песню:
Все это время на ветке прибрежной ивы дремал престарелый Ворон. Происходившее вокруг, казалось, никак не затрагивало его.
Но при первых же звуках песни он встрепенулся и, наклонив голову, стал прислушиваться. А когда Бобр тащил мимо жердину, Ворон вдруг слетел вниз, сел на пенек и начал всматриваться подслеповатыми глазами, шепча:
— Да неужто он? Господи, радость-то какая!
Внезапно Ворон сорвался с места и бросился на землю перед оторопевшим Бобром с хриплым криком:
— Кормилец ты наш! Благодетель!
В первый момент мальчик онемел, затем кинулся поднимать старика. При этом он беспомощно повторял, чуть не плача:
— Дедушка, встаньте сейчас же, ну пожалуйста… Да что же это такое? Помогите его поднять!
— Что здесь происходит? — вопросил Кашалот, ошарашенно взирая на эту сцену. — Ничего не понимаю…
— Да Ворон здешний Бобренка увидал и в ноги ему бухнулся, — объяснила Сова. — Совсем из ума выжил, старый.
— Зато для козьего репортажа он просто находка, — заметил Удильщик. — Она ведь мечтала о контрасте юного голоса со старческим.
Подбежала Мартышка и, подхватив старика под крылья, начала осторожно приподнимать его, приговаривая:
— Дедуся, давайте я вам помогу… вот так — поднялись…
А он никак не мог успокоиться и все шептал:
— Да как же это? Не ведал, не гадал…
— Присядьте, уважаемый Ворон, — обратился к нему Кашалот, — вот на этот пенек.
— Постою, невелика птица… да ты не гляди, сынок, что годы мои долгие — на ухо я тугой, а так еще крепкий, и память хоть куда.
— Сколько же вам лет, дедушка? — полюбопытствовал Удильщик.
— Ась? — Ворон приложил крыло к ушному отверстию.
— Сколько лет вам? — крикнула Мартышка прямо ему в ухо.
— Да кто ж его знает, дочка, — за сотню перевалило, а после я и счет потерял. И ведь дожил-таки, дождался — вернулись, родимые, опять довелось Бобра повидать, сподобился такой благодати на старости лет, теперь и помирать можно.
— Ну что вы, — запротестовал Кашалот, — живите еще сто лет! А что, дедушка, разве бобры и раньше здесь жили?
— Ну как же — тут и запруда ихняя стояла, а с этого краю хатка.
— Видимо, отсюда и пошло выражение: «Моя хатка с краю»? — предположил Удильщик.
— Может, и отсюда. Да не одна хатка — семья-то большая. И комнат там — не счесть! Просторные — в иных не то что лисы или барсуки — люди могли поместиться…
— Подождите, — остановил его Кашалот, — причем тут лисы и барсуки?
— Так бобры-то как увидали, что мало окрест тополя да осины осталось, подчистую съедать их не стали и поросль не трогали — пущай, мол, растет, — выше по речке поднялись, новую запруду поставили, и хатки новые, а старые заселили все, кому не лень.
— Вернее, все кому лень строить самим, — уточнил Гепард.
— А куда же делись все эти запруды и хатки? — спросила Мартышка.
— Размыло по вешней воде. Как бобров повывели, так и размыло. Запруда глазу требует, а без хозяев откуда глазу быть… Без бобров и лес оскудел. При бобрах-то жисть вольготная была! Кто только возле них не кормился, кто трудами их праведными не пользовался… Возьми хоть птиц водяных — их тут на бобровых прудах тьма гнездилась: утки, гуси, лебеди, чомги… Они и рыбу развели.
— Птицы развели рыбу? — в вопросе Удильщика чувствовался профессиональный интерес.
— А что ж, дело нехитрое: икру на лапках занесли — тут тебе и караси, и сомы, и лини… Щуки вот такие водились! — Ворон развел крылья во всю ширь. — Сам Медведь на рыбалку приходил. Я тогда мальцом был. Помню, сижу на суку, а по бережку кулички бегают, Лось на водопой пришел, в воде подо мной Выдра играет, норки туда-сюда плавают, Выхухоль на дне суетится, в иле роется, Черепаха водяная куда-то спешит…