Калмине Антиквар, встречаясь с блистательным пассажиром лишь от случая к случаю, подавая обед в кают-компании, всякий раз оглядывал его роскошные туалеты прищуренным оком, словно оценивал стоимость увиденного по курсу известных ему барахолок и черных рынков.
Охта Малек хоронился где-то в дебрях машинного отделения. И хоть на «Ласточке» эти дебри были совсем маленькими, все же их хватало, чтобы прятать механика от посторонних.
Однажды – это случилось на третьи сутки полета – Бугго вызвала его в рубку. Охта явился, очень всклокоченный, с глазами сонными и перепуганными.
– Доложите состояние двигателя, – велела Бугго.
Охта Малек преобразился, тотчас стал оживлен и даже выше ростом. Приблизительно полчаса он подробно живописал каждую микросхему и каждую шестеренку, он раскрывал перед капитаном их тайные пороки, превозносил их добродетели и подчеркивал их склонности к тому, либо другому типу поведения в различных условиях. То и дело Охта Малек прибегал к выразительным, изящным жестам, так что, слушая его, Бугго проникалась еще большей любовью к своему кораблю. Наконец она не без сожаления оборвала эту поэму:
– В общем и целом, по вашей оценке, состояние удовлетворительное?
Мгновенно маленькие глазки как будто подернулись сизоватой пленкой.
– Ну… да.
– Вы лично всем довольны?
Клочковатая шерсть на лице механика задвигалась – он гримасничал, готовясь высказаться решительно:
– Смазка «Лапа-687», по большому счету, дрянь, но «Лапа-800» – слишком дорого, хотя с другой стороны…
– Нет, я спрашиваю лично о вас, – перебила Бугго. – Про смазку я уже и сама думала. Как только средства позволят, закупим на Хедео.
Услышав это, Охта посмотрел на своего капитана так, словно вот-вот бросится целовать ей руки. Потом вспомнил о вопросе и стал над ним думать. Наконец он сказал:
– Да.
Бугго отпустила его, и Охта, счастливый, скрылся.
Хугебурка, наблюдавший это, заметил:
– Он боится.
Бугго удивилась:
– Чего? Полет идет прекрасно, с таможней проблем не возникло. Малек – механик от Бога, и уж конечно я оставлю его на корабле. А что, у него темное прошлое?
– Скорее, мутное, – ответил Хугебурка.
– Убил кого-нибудь на Лагиди?
– Если и убил, то не помнит. Нет, он боится пассажира.
Бугго фыркнула и демонстративно подпрыгнула на топчане.
– Чушь!
– Антиквар тоже говорит, что этот Гоцвеген скользкий тип, – продолжал Хугебурка. – И я склонен с ним согласиться.
– Просто Гоцвеген – богатый, – ответила Бугго. – Для вас любой, кто следит за своей внешностью и разговаривает литературным языком, – скользкий тип. Вам волю дай – вы их начнете скрести против шерсти и чумазить, чтоб все дыбом и грязное, – вот тогда человек, по-вашему, хорош, вот тогда он свой. Что, не так?
Брови Хугебурки заплясали на хмуром лбу. Бугго окончательно разозлилась.
– Вам что-нибудь известно конкретное, господин Хугебурка? Говорите!
– Ничего мне не известно. Отстаньте!
Он вскочил и выбежал из рубки.
Бугго Анео поглядела ему вслед и покачала головой.
Вскоре настало время обеда, и она, смеясь и болтая с неотразимым Катом Гоцвегеном, вообще выбросила из мыслей весь этот дурацкий разговор. Да и Хугебурка при виде пассажира невольно подпадал под его обаяние и как-то забывал все свои подозрения.
А Кат Гоцвеген, как будто догадываясь о неоформленных подозрениях старшего офицера «Ласточки», был тем вечером особенно обаятелен и произносил «скафандры козыри» и «в картишки нет братишки» с таким обезоруживающим добродушием, что Хугебурка в конце концов счел все это дешевым актерством.
– Вот скажите, господин Гоцвеген, какую пакость вы затеяли? – спросил Хугебурка между делом, покрывая красный кругляш синим с соответственно вырезанными зубчиками.
– Э… а старшую красненькую? Хило? О чем вы, простите, какую пакость? Госпожа Анео, разумеется, очень привлекательная дама, но, уверяю вас, между нами ничего нет, кроме обычной любезности.
– При чем тут госпожа Анео? – фыркнул Хугебурка. – Беру. Вы сегодня в ударе. И толстый скаф наверняка у вас… Не стану же я вмешиваться в интимную жизнь капитана, если у нее, помимо «Ласточки», вообще может быть интимная какая-то жизнь…
Гоцвеген тонко улыбнулся.
– Если не госпожа Анео, то что же вас беспокоит?
Хугебурка, пряча свои кругляши под ладонью, нагнулся к нему через стол.
– Вы.
Мгновение они смотрели друг другу в глаза, тем редким прямым взглядом, в котором только и есть, что правда. И этот взгляд понравился обоим, что обоих несказанно удивило. Первым опустил веки Гоцвеген. И откинулся к стене. Сегодня на нем был обтягивающий серебристый комбинезон с выпуклыми круглыми цветами, синими и красными, с золотой вышивкой по контуру. Изнутри эти узоры были подбиты синтепоном, чтобы выглядеть еще рельефнее.
Отдуваясь, Гоцвеген молвил:
– Вы ведь бывший военный, господин Хугебурка, не так ли?
– А что, это очень заметно? – вопросом на вопрос ответил Хугебурка.
Гоцвеген засмеялся:
– Не сомневайтесь! Вы настоящий офицер по безопасности. Фактически, вы – параноик.
Хугебурка молчал. Снова и снова он вызывал в памяти то, что на мгновение приоткрылось ему в странном пассажире, и пытался найти увиденному точное определение. Слово стучало в виски, требуя, чтобы его произнесли вслух. И Хугебурка еле слышно шепнул: «Тайна».
Это была тайна. Честная и опасная тайна, которую Гоцвеген оберегал так старательно, что даже у Хугебурки не возникало никаких конкретных предположений относительно ее смысла. Он просто понял: тайна есть. И это обстоятельство, в конце концов, странным образом его успокоило.
– Вы так и будете сидеть тут весь вечер? – осведомился Хугебурка грубовато. – Ваш ход, между прочим. И опять вы меня расколошматите!
Именно это и случилось. Кат Гоцвеген выиграл у Хугебурки в карты – и в тот раз, и в следующий. Компьютер умиротворенно моргал: «Курс ХЕДЕО-ОСНОВНАЯ. Сбоев системы нет». Калмине Антиквар изучал инструкции по технологии приготовления растворимых блюд из синтетических концентратов, а в свободное время делал какие-то таинственные упражнения для разработки больной ноги. Бугго царила на корабле, вроде бы ничем не управляя, но как будто освящая «Ласточку» своей светлейшей персоной и своим суверенным правом. Для полноты картины феодального благоденствия не доставало только комаров тихими задумчивыми вечерами.
Корабль шел на Хедео через десятый сектор; затем предстояло свернуть и, в обход Содружества, с которым у Эльбеи не установлены дипломатические отношения, двигаться прямо к цели. Границу десятого пересекли на восьмые сутки полета в середине дня, и тут у Гоцвегена сделалась мигрень. Он остался у себя в каюте, попросив, чтобы Антиквар принес ему туда чаю и немного сладкого, а обеда не нужно вовсе.
С подносом к пассажиру вошел, однако, не Антиквар, а Хугебурка. Он впервые был у Ката Гоцвегена и огляделся не без любопытства. Двухместная каюта, где прежде обитали курсанты Фадило и… – как ее звали? Хугебурка забыл – была завалена мягкими подголовными валиками самых разных расцветок и планшетками. Круг чтения Гоцвегена оказался обширный: от классических и духовных произведений до трактатов по геополитике и промышленной геологии.
Доккэ, любимец пассажира, при виде вошедшего чуть поднял голову от лап, утробно вздохнул и отвернулся.
Гоцвеген лежал, простертый на койке, полуприкрыв лицо платком. Под голову, под локти, под колени у него были подсунуты валики. Их гродафриксовая обивка по краям красиво драпировалась в складки, перетянутые шнуром. Валики выглядели как конфеты в пестрой обертке.
– А, – слабо сказал Гоцвеген из-под платка. – Господин Хугебурка! Пришли удостовериться, что я болен, а не изготавливаю втайне бомбы?
– Что-то в этом роде, – не стал отпираться Хугебурка.
– Нет, мне в самом деле нехорошо. – Гоцвеген отбросил платок, и Хугебурка подивился его виду: шерсть на лице пассажира потускнела, в темных глазах скакал подпаленным чертом… страх? боль?