В первобытную эпоху с присущим ей мифологическим сознанием пространство и время представлялись весьма необычно, с точки зрения современного человека, конечно. Они не разделялись; разве что в восприятии времени преобладало ощущение цикличности, а в восприятии пространства — предметности.
В мифах мы не найдем абстрактных "земли обетованной" или "страны благоденствия" последующих классовых формаций, но обнаружим более конкретные "чудесный дворец" или "молочные реки с кисельными берегами". Сама "земля" в те времена означала не что иное, как плодородный слой почвы, а "родина" — место, где был рожден человек и где родился его мифический предок. С уверенностью можно сказать, что для племени степных скотоводов, воздвигнувшего курган в виде беременной или рожающей богини, именно он и был родиной.
Установлено, что пространство представлялось первобытному человеку безмерным. Он мог то всю родину сузить до места у очага, то землянку представить Вселенной. Это мы определяем набор магических предметов как "украшения или амулеты в виде молоточковидных булавок и орнаментированных блях", а для древних людей они были и моделью мироздания и инструментами воздействия на него. Это для нас "Солнце" — Сурья, свертывающий дневной небосвод, поэтический образ, а создатели соответствующего гимна "Ригведы" считали эту картину реальностью.
Вследствие предельной конкретизации пространства, снятие противоречий, как скажет современный философ, или героические деяния, как представлял себе снятие противоречий первобытный человек, происходили на рубеже благого и пагубного, бытия и небытия. В мифе это место предстает "не-нашим (небесным или подземным) миром", но в быту его заменителем выступало святилище или кладбище...
Но если пространство мы еще кое-как можем признать вещью, то время пространством — никак! Как же пришли к такому представлению первобытные люди?
Основная причина неразвитости представлений о времени заключалась в том, что оно еще не дифференцировалось в человеческом сознании на прошлое — настоящее — будущее. Царило вечное прошлое, напрочь завалив настоящее глыбами традиций. Будущее представлялось до чрезвычайности смутно: что-то вроде многократно переживаемого события, которое уже случалось если не с тобой, так с твоим соплеменником или предком, жившим "вначале".
Такая невероятная, с точки зрения современного человека, нерасчлененность времени вытекала из консервативной сущности первобытной культуры: она ведь была детищем природы, развитие которой протекает сравнительно медленно, незаметно, циклично. Но так было до появления на Ближнем Востоке около десяти тысячелетий назад производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Оно породило так называемую "Великую неолитическую революцию" длительностью в... 50 веков!
Рис.25. Магические амулеты с символикой повозок и небесных светил.
С позиции новой и новейшей истории столь длительный срок невозможен: ведь любая революция — это скачок в процессе поступательного эволюционного развития, это быстротечный переход накопившегося количества изменений в новое качество. Но стоит взглянуть на эти 50 веков с вершины 3 000 000-летней предыстории человечества, прошедшей под эгидой присваивающего хозяйства, как картина сразу меняется: на "неолитическую революцию" приходится всего 2,4 минуты из прожитых человечеством суток, и такое же время развивается порожденная ею цивилизация (государственность).
Словом, оторвав пуповину человечества от природы, производящее хозяйство сорвало тем самым пломбу с часов истории. Счет времени, который вели до этого (археологи, во всяком случае) на десятки тысячелетий, пошел на столетия... годы... часы и минуты... Люди стали ценить время: учет прошлого стал важен, контроль над настоящим — жизненно необходим, а пренебрежение к будущему — смерти подобно!
Но вернемся ко временам, когда люди только-только заметили ускорение бытия.
Ввиду нерасчлененности времени на три этапа, не существовало также подразделения на старое, новое, перспективное. Поэтому в первобытной культуре сохранились и переплетались слои, разделенные множеством поколений. Так, исследователи выделяют в современном фольклоре и народных орнаментах элементы творчества... охотников за мамонтами, вымершими 10— 15 тысячелетий тому! Или вспомним о трех мифологических пластах "Ригведы": индоевропейском, индоиранском, индийском. Такое деление существует лишь в головах специалистов; в самом сборнике гимнов временные пласты перемешаны, мифология только подразумевается или приводится небольшими отрывками, и разобраться в этом можно, лишь обладая огромной эрудицией и тончайшим профессионализмом.
Неумение преодолевать прошлое и содействовать будущему влекло за собой многоярусность, многозначимость мифа, многовариантность его положений и сюжетных ходов. Именно поэтому перекликаются, а то и повторяются функции божеств, а под одним и тем же именем могут выступать совершенно несходные образы. В сюжетах о противоборстве богов отразились не столько различия культурно-исторических веяний или соперничества племен (это особенность уже не мифического, а эпического творчества, сопровождающего начало рабовладения), сколько календарные празднества. Существовало, например, научное мнение, что асуры и дэвы "Ригведы" были богами различных, более или менее развитых слоев арийского населения. Однако в настоящее время удалось убедительно доказать, что первые связывались с концом уходящего, а вторые с началом приходящего года, и победа вторых символизировала начало нового года, утверждение нарождающегося Космоса над отмирающим Хаосом.
В новогодних празднествах как бы репетировалось еще не утвердившееся противопоставление прошлого и настоящего, старого и нового. Показательно, что именно во имя приближения будущего совершалось жертвоприношение человека — Пуруши, что именно к нему устремлялся уподобляемый Индре покойник. Это показатель того, каких титанических усилий и воли и разума потребовало от людей постижение времени будущего, управление которым стало насущной необходимостью современной цивилизации.
Представив себе особенности восприятия первобытным человеком пространства и времени, а также причинно-следственных связей, можно попытаться уяснить особенности его сознания в целом.
Мифологическое сознание получило окраску "сказочности" вовсе не вследствие буйной фантазии первобытного человека. Главной причиной была размытость границ между живой и неживой природой, человеком и мирозданием и так далее, что, в свою очередь, порождалось неразвитостью вышеуказанного восприятия.
Мало видеть, надо еще понимать. Мы и сейчас нередко усматриваем в причудливых камнях или сучьях, деревьях или облаках подобия людей или животных, первобытный же человек воспринимал такие подобия как реальность.
Неразработанность причинно-следственных связей влекла за собой отсутствие понятия о качественных различиях. Это "мы сейчас знаем, что человек не равнозначен обществу, а оно не сводимо к территории обитания, для мифологического же сознания они отличались разве что величиной и формой.
Вследствие таких вот особенностей и возникали замены стихий существами, множественного — единичным, естественного — сверхъестественным.
Замены были не произвольными, а имели свои закономерности — "логику мифа", как определил видный советский историк культуры Я. Э. Голосовкер.
Развитие мифа, последовательность его превращений шли по "кривой смысла". Кривая смысла задавалась изначальным событием или образом, который мог варьировать даже в очень широком, но все же не беспредельном диапазоне. Рассмотрим в качестве примера диапазон Перуна — главного божества древних русичей, почитавшегося и другими народами.
По мнению языковедов Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, слово "перун" происходит от индоевропейского названия горы и горного дуба. Поскольку дубы часто поражаются молниями, а на возвышенностях тем более, то еще на малоазийской прародине индоевропейцев установилась смысловая связь этого слова с грозой и молнией. Все эти четыре значения и бытовали в образах родственных божеств: хеттского Перунаса или Пирвы, литовского Перкунаса и латышского Перкуиса и др. У восточных славян Перун, кроме того, стал богом войны и возвысился над другими богами, а Перуне афганцев оказался связан с Плеядами — звездным скоплением в зодиакальном Тельце. К последнему значению ближе всего индоарийский Парджанья ("дождевая туча"), который в "Ригведе" представлен быком и считается покровителем растений, поскольку поит их дождем и взращивает, оплодотворяя землю. Можно предположить, что в захоронении "космического странника" из Высокой Могилы этот образ представлен парой бычьих лопаток, уложенных вместе с пучком травы и магической плетью рядом с колесами перекрывавшей могилу повозки; возможно, что именно Парджанье посвящен был ливень, сопутствующий погребальному обряду.