В первобытной иерархии, выстроенной не по признакам богатства или знатности, а по признаку целесообразности (наподобие органов живого существа), предрасположенные к восприятию мудрости проходили особо жесткий обряд посвящения и становились учениками, а затем и жрецами. Они составляли интеллектуальное ядро, мозг общины, с соответствующими обязанностями и правами. Ценность их труда возрастала по мере нарастания противоречий, порожденных переходом от присваивающего к производящему хозяйству и неуклонно подталкивающих первобытнокоммунистическое общество к рабовладению.
Труд жрецов требовал сосредоточенности и уединения, прерываемого чрезвычайно духовным (умственно-эмоциональным) общением с соплеменниками. Жили они, очевидно, при святилищах. Так, неподалеку от Стоунхенджа археологами было открыто небольшое жреческое поселение, обитатели которого жили за счет приношений.
Обязанности их, помимо руководства обрядами и приумножения наследственной мудрости, заключались в "календарной службе": в тщательном наблюдении за восходами и закатами небесных светил. Об этом свидетельствуют не только увековеченные основные ориентиры Стоунхенджа, но и бесчисленное множество вспомогательных, часть которых сохранилась в виде ямок от временно устанавливавшихся шестов...
В позднейшие времена, по сообщению Юлия Цезаря, срок обучения всем премудростям тамошних жрецов-друидов достигал 20 (!) лет, а состояло оно, главным образом, в заучивании множества стихов, в которые облекались священные знания... Одну из разновидностей таких вот стихотворных учений и представляет собой "Ригведа".
Учение друидов заключалось "прежде всего в том, что души не умирают, а после смерти переходят из одного тела в другое". Это близко основной установке ведийских жрецов да и вообще всех мудрецов первобытности: ведь специализируясь, так сказать, на снятии противоречий общественного бытия, они неизменно сосредоточивали внимание на основном из них — противоречии между бытием и небытием.
Впоследствии эта прерогатива была закреплена за религией, идеологией классовых обществ. Эффективность противостояния смерти значительно понизилась, тут не следует питать ни малейших иллюзий относительно "прогрессивности" религии сравнительно с учениями развитого первобытного общества. Это снижение видно даже по отношению к душе, которая в религиозном представлении стала вещью, одалживаемой человеку господом в прижизненное пользование; в первобытном же восприятии она была посредником между человеком и мирозданием.
Практика ведийских жрецов, восходящая ко временам сложения "Ригведы", основательно проанализирована В. С. Семенцовым. Исходя из проделанного анализа, он решительно отвергает "тот образ древнего мудреца, задумавшегося над загадками окружающего мира и робко пытающегося их философски осмыслить, который столь долго витал в воображении ученых". Исследования показали, что авторов священных текстов "не интересовало "познание" мира в том смысле, какой мы привыкли вкладывать в это слово. Для них было важно только одно: любыми средствами привлечь в строго определенный момент внимание участника ритуала к определенному образу (картине, мифологеме), числу и т. д.". Иными словами, жрецы обращались не столько к сознанию, сколько к подсознанию своих соплеменников. Этим они предвосхитили современную тенденцию воздействовать на массы не столько политическими призывами, сколько средствами искусства, то есть не через разум, а через эмоции.
В основу ритуалов было поставлено жертвоприношение — посредничество между человеком и богами, желаемым и действительным. На приносимое им ощущение сопричастности к мирозданию было указано в предыдущем разделе. На примере ритуала ашвамедха рассмотрим, как это ощущение достигалось.
Свидетельство об ашвамедхе ("жертвоприношении коня") есть уже в древнейших гимнах "Ригведы", но описание самого ритуала, по-видимому, несколько видоизмененного, относится к более позднему времени и к иной, раннеклассовой, формации.
Полный ритуал был дорогим и громоздким. Заказчиком его являлся раджа ("царь"), а конечная цель заключалась в обретении страной благополучия.
Из царских (ранее из общинных) табунов выбирал-ся лучший конь и отпускался на волю. В течение года он бродил где хотел, но за ним в отдалении следовал отряд молодых воинов и объявлял царской любую землю, где ступала нога коня. Древний смысл этого акта заключался, очевидно, в том, чтобы сделать жертвенное существо сопричастным ко всему мыслимому пространству и времени, отождествить с годовым циклом, землей и небом над ней.
Затем коня приводили к алтарю и здесь, в присутствии царствующей четы и допущенных к ритуалу, умерщвляли, заколов предварительно собаку, проводника в царство Ямы. Кульминациями ритуала были символическое бракосочетание царицы с жертвой, что должно было обеспечить воспроизводство народа, стад и полей, и сожжение сальника, что возносило коня к небесам и делало его "Излучающим" (о чем скажем дальше).
Помощники главного жреца расчленяли коня на части и, вознося их на алтарь, произносили такие слова: "Голова жертвенного коня — это поистине время рассвета, глаз — это солнце... туловище жертвенного коня — это год, спина — небо... пах — земля... ноги — дни и ночи, кости — звезды... Море — его привязь, море — источник рождения".
Последние слова означали: морю жертвуется тот, кто вышел из моря. В этом был намек на носимый волнами праокеана "Золотой зародыш", из которого согласно "Ригведе" вышел Праджапати — "Отец существ". С ним-то и отождествлялся жертвенный конь. При этом подразумевалось, что он сам приносит себя в жертву и из своего тела создает мироздание.
Но смысл обряда еще не исчерпывался. Создавая миры, конь — Праджапати воссоздавал и себя, но уже в новом качестве, в качестве... года! Существо, сгусток пространства, преобразовывалось во время! "Он пожелал: да родится у меня второе тело!" И то, "что было семенем, стало годом". Воссозданное существо не имело пределов и формы, оно заполняло собой все мыслимое пространство Вселенной, становясь ее жизнетворящим принципом Вирадж — "излучающим". Семя же представлялось "блеском", вот почему именно ему надлежало быть основой воссоздания жертвенного существа. Но еще и потому, конечно, что в семени — сосредоточение возрождения жизни.
Жертвоприношение коня в историческое — письмен-ное, рабовладельческое и феодальное время приравнивалось в Индии к человеческому жертвоприношению: пурушамедхе. Достоверных сведений о соответствующей практике нет. Однако исследователи не сомневаются, что в период переселения ариев, а тем более на их прародине такие жертвоприношения практиковались. Об этом свидетельствует помещенный в "Ригведе" "Гимн Пуруше", где на его теснейшую связь с ашвамедхой указывают, помимо прочего, такие слова:
Ведь Пуруша — это Вселенная,
Которая была и которая будет.
От него Вирадж родилась,
От Вираджи — Пуруша.
Эта замкнутая в круг "кривая смысла" подчеркивает изначальность Пуруши ("человека"), его непосредственную связь со знакомым уже нам "Излучающим" Вселенной. Из членов Пуруши были созданы не только элементы мироздания, живые существа и общественные касты, но даже "гимн и напевы", "размеры" и "ритуальная формула", которые сопровождают обряд и дублируют производимые действия...
Следы жертвоприношения людей и коней в Причерноморье III—II тысячелетий до нашей эры — не редкость. Вспомним соответствующие изображения из Каменной Могилы, первый Велико-Александровский кромлех, IV слой Высокой Могилы, Атманайский и Скворцовский курганы, курганы № 1 и № 2 у села Белозерка... Вспомним и то, что в Высокой и окрестных курганах удалось выявить тенденцию замены жертвенных людей каменными изваяниями.
Пожалуй, наиболее близкие соответствия обряда пуруша и ашвамедха обнаружены в курганах ямной культуры конца III тысячелетия до нашей эры, исследованных неподалеку от города Рени Одесской области, над одной из самых удобных переправ через Нижний Дунай (рис.26).