Матрос воспрянул духом и посоветовал.
— Будьте осторожны. Планшет и дорогие личные вещи брать не рекомендую. Остановка трамвая в конце улицы. И не забудьте получить местную валюту, распространённую в посёлке. Кредиты там не в ходу. Дань традиции.
— Валюту? Какой такой традиции? — не понял Егоров.
— О, вы не знаете? Лучше всего вам объяснят в ларьке «Дефицит».
Егоров кивнул и вернулся к лавке с соответствующей вывеской. Внутри сидел хмурый юноша в потрёпанной красно-синей куртке и странном головном уборе. На коленях у него лежала древняя цифровая игрушка, в которой нужно было взрывать овец, стреляя по ним лягушками.
Ассортиментом лавка, несмотря на претенциозное название, не блистала. Десяток бутылок крепкого алкоголя средней паршивости, табак, духи и нижнее бельё. Основным же товаром были планшеты и мобильные устройства, вышедшие из употребления тридцать, а то и сорок лет назад. Более всего Леонида удивила огромная коробка, доверху набитая одноразовыми мобильниками «Никель-5», распространёнными на Новом Качканаре, Тугулыме, Гагарке и тому подобных дырах. Рядом висела табличка:
«Курс дня: покупка — 29, продажа — 33 союзных кредитов»
— Добрый день! — обратился к продавцу Егоров. — Не подскажите, почём у вас местная валюта? Мне сказали, что она необходима в посёлке.
Продавец наконец-то обратил внимание на посетителя, поморщившись, отложил игру и привстал, поправив кепку.
— И вам, судрь, доброго здоровья. Вы с какой целью интересуетесь?
— Ну… Я буду находиться на судне ещё несколько недель, и, думаю, мне нужно будет чем-то платить.
— Платить… Платить мне или кому из торговцев вам, судрь, как гостю иноземному, будет сподручнее союзными кредитами. А с обитателями посёлка, скажем, вы сможете вступать только весьма в своеобразные экономические отношения. Решительно не понимаю, судрь, зачем вам туда нужно. Без, так сказать, централизованной экскурсии.
Речь продавца, который, несомненно, оказался аборигеном, была чересчур витиеватой и изобиловала не вполне цензурными старинными междометиями.
— Какие именно отношения?
— Своеобразные. В посёлке повсеместно используется бартер. Но вам чаще придётся отдавать, чем брать. Таковы наши непоколебимые, судрь, вековые традиции!
Звучало весьма странно, особенно про «отдавать», но Егоров не унимался.
— Если бартер, то что является валютой?
— Мобилы, — продавец кивнул в сторону коробки. — Есть ещё пиво и семки, но это, судрь, не ко мне, это в посёлке. Нынешний курс мобилы к союзным вы, судрь, можете лицезреть на табличке.
Егоров пораскинул мозгами и достал расчетную карту. Поднёс к глазу.
— Пожалуй, дайте четыре… нет, три мобилы.
— Не маловато?
— Я же смогу их в случае чего обменять на, как вы говорите, пиво?
— Всенепременно, — кивнул продавец, почему-то хитро улыбнувшись.
Затем снял с карточки сумму за три мобилы, сунул руку в корзину и протянул валюту Егорову. Тот машинально поблагодарил и уже направлялся к выходу, когда продавец бросил ему в догонку.
— Лучше, судрь, рассуйте по разным карманам. Мало ли чего.
На кошельке осталось двадцать восемь тысяч с копейками.
Поэт кивнул, чувствуя лёгкое волнение после общения с первым настоящим аборигеном, и направился вперёд по улице, где, если верить Константиновскому, была остановка трамвая.
Больше всего в посёлке Леонида как потенциальный источник заработка интересовал киноклуб «Заводчанин». За карьеру поэта ему приходилось работать в совершенно разной среде — от высоколобых эстетов из имперских научных сообществ до каторжников Нового Качканара. С народностью гопников он знаком не был, но предполагал, что по повадкам они мало чем отличаются от других традиционных обитателей космических станций — казаков, цыган, неформалов, чукчей, пастафарианцев, веганов и тому подобных малых народностей.
Очень скоро он понял, что отсутствие подготовки стало роковой ошибкой.
Остановка загадочного трамвая представляла собой открытую платформу с двумя косыми лавками. Позади полоски блестящих рельсов до самого корабельного неба простиралась полупрозрачная стена, через которую светило солнышко. Егоров задрал голову — высота перегородки между частями корабля казалась колоссальной, он оценил её на глаз в районе полукилометра, а солнце находилось и того выше.
Егоров сел на скамейку и услышал позади женские голоса — к платформе подошли две женщины, несущие полные сумки, судя по возрасту — мать и дочь. Они встали неподалёку и принялись обсуждать что-то на своём странном диалекте. Егоров пригляделся к их внешности взглядом этнографа-любителя. Аборигенки оказались ярко, безвкусно накрашенные, с вульгарно-глубокими декольте в дешёвых казанских «топиках». Обсуждали они пьянство соседей, случаи воровства, а речь их наполняли бранные выражения из середины прошлого века. Их челюсти прямо во время разговора совершали непроизвольные жевательные движения, и Егоров решил, что это что-то вроде наследственной нервной болезни.