– Два… чего?! – Кирк хлопает обоими ладонями о стол, наклоняется вперёд. – Два года? В тебя? Боунс, ты упускаешь сокровище с ангельским терпением. Два?!
– Сам узнал на днях.
– Ну, дело дрянь. – Вздохнуть и принять старую позу. – Тут не перебьёшь. Обидеть пробовал? Отвадить?
– Пробовал, – коротко. – Джим, солнышко, вали уже трахать своё зелёное чудо, вместо того чтобы ебать мне мозг. А то ты явно начинаешь.
– Нет уж, терпи, рассадник феромонов. – Джим, чтобы слова были весомее, подливает в стаканы. – Значит, ты его обидел, а он всё сохнет. Какие ещё варианты? Не на базе же пацана высаживать, я такого навигатора, который ещё и в инженерных системах на ура разбирается, больше не найду.
Глаголь, царь медотсека
Было б тебе поровну, давно б посоветовал его на Дельта Вегу выкинуть
А ты юлишь
– Не посылай в опасные вылазки и береги, – огрызается, – чтобы реже ко мне попадал. А на обязательные медосмотры я его могу другим перепоручать. Не будем видеться – рано или поздно переключится на кого другого.
– Замётано, – отсалютовать стаканом. – Ты тоже не сиди сиднем. Найдёшь себе кого-нибудь, хоть на раз перепихнуться, парнишка быстрее отлипнет.
Остатки из бутылки Боунс плеснул себе почти яростно. И – залпом. Вытер губы, уставился на Кирка зло и устало.
– Я никого не буду искать. Ни-ко-го, – повторил весомо и раздельно.
– Дебил. – Кирк приподнимает бутылку за горлышко, смотрит на товарища сквозь стекло в алкогольных потёках. – Проканать должно. Ну да к чёрту, выход нашли, тему закроем. Ты не думал сам провериться? А то смены как у всех, а рожа невыспавшаяся.
– А из-за кого, – теперь взгляд потухший и мутный, – она не выспавшаяся, радость моя? Кроме тебя, меня никто не будит. Намёк ясен?
– Пиздёж это, а не намёк. Я к тебе первый раз пришёл, а ты с унылой рожей уже третий день. И вообще, я тебя знаю. Не хотел бы – не пустил бы.
Кирк опускает бутылку на стол. Информацию, которая ему была нужна, он получил. МакКой из-за Павла переживает. Остальное – не сегодня, а то доктор не в настроении.
– Ты за ним приглядывай, – напоследок просит Боунс. Он сидит один перед пустой бутылкой и двумя пустыми стаканами. – Я тоже вот приглядывал, пока…
Он поморщился, отмахнулся и стал смотреть в сторону светильника на стене.
– За тобой бы кто приглядел, унылище.
Кирк хмыкает. Это ещё вопрос, кто кому нужнее – этот злобный урод с вечным гипо Паше или кудрявое русское солнышко Боунсу.
– Ну всё, спи. И придумай, кем себя заменить на пару дней, чтоб выспаться! Это приказ.
В ожидании Джима Спок погрузился в медитацию. Их каюты были смежными, и он прикрыл дверную перегородку, разделяющую их, чтобы не натянуло дымом; Кирк не очень любил запах священных вулканских трав.
Его мысленный отпечаток был самым сильным и ярким, стоило закрыть глаза, тянул за собой ощущения запаха, кожи, волос, голоса, но удивляться этому не приходилось.
После того, как Кирк умирал за стеклом, разъедаемый заживо радиацией, а Спок по другую, безопасную сторону, ничего не мог сделать (единственным доступным действием оказалось испытывать самое сильное за всю жизнь отчаяние), страх смерти стал его наваждением. Кирк протянул руку, коснулся ладонью стекла, всё, чего Споку, помнящему ещё телепатический контакт с умирающим Пайком, хотелось в тот момент – суметь прикоснуться в ответ не к стеклу, а к его руке, забрать себе хоть часть боли и страха.
И вселенная, кажется, его услышала.
На какую-то секунду, может, микросекунду он умер вместе с Кирком, захлёбываясь его отчаянием, горечью, страхом, одиночеством и тысячами невыразимых, ярких, как взрыв сверхновой, эмоций. Его смерть, минуя стекло между их ладонями, передалась вулканцу.
И человеческая половина взревела от боли утраты и ненависти к тому, кто послужил причиной гибели Джима.
Спок хотел уничтожить Хана, разорвать на части, как дикое животное, раздирать, ощущая на пальцах горячую алую кровь.
Оставалось только поймать его. Когда же оказалось, что кровь эта – единственное, что может вернуть Кирка…
Спок знал одно: тогда через стекло он был с Джимом в миг смерти, пережил вместе с этим человеком то, что для представителя его народа возможно пережить только с партнёром, связанным на ментальном уровне. Наречённым, предназначенным… в людском языке оказалось множество слов для обозначения такого явления, но ни одно из них парадоксальным образом не отражало сути.
Трижды между ними оказывалось стекло. Второй раз – стекло криогенной камеры, пока МакКой разрабатывал вакцину из крови Хана. Часы обрывались в вечность. Каждый.
Третий раз стекло палаты, пока ждал возвращения воскресшего Джима из kan-sorn.
Касался пальцами стекла, за которым был его t’hy’la.
Придя в себя, Джим ему признался в том, что земляне зовут «любовь». О чём он думал? Помнил ли пережитую смерть?
Спок назвал его ashal-veh, про себя, глядя в нереально голубые глаза. Он не хотел принимать его смерть снова. Только не эта пустота и разлом, когда одна половина души умирает вместе с любимым, а вторая разрывается от боли.
А через полгода Спок шептал в его губы ashayam, сжимал его руки, а Джим прижимал его самого к стене. Касаться его было необходимым в той же мере, что и дышать. Присутствие его рядом стало половиной мира.
Он не представлял, что будет, если установить с Джимом полную ментальную связь. Страх смерти не свойственен духу, устремлённому к постижению гармонии и логики. Страх своей смерти.
А смерти своего наречённого?
Мерный треск и мерцание угольков в жаровне, тонкие извивы пряного дыма уводили сознание всё дальше от корабля, забот, нарушающих стройную гармонию покоя мыслей, от ощущения собственного тела, от эмоций, образ Джима становился всё прозрачней и светлее…
Шорох панели донёсся уже из другого мира.
Напахнуло алкоголем, неприятно и резко перебивая запахи благовоний.
– Ты где, зеленоухий мой? – Жизнерадостное, и, уже недовольнее, – так, воняет дымом, вопрос отпал. Закончишь, буди меня, новости буду рассказывать.
И глухой шорох от упавшего на кровать тела.
Спок сосредоточился на дыхании, медленно выходя из сияющей пустоты. Глубже вдохи-выдохи, и сознание возвращается в комнату, где на кровати развалилось его солнце. Спок вынужден признать, что ментальный образ Джима порой кажется ему куда привлекательней реального физического. Но одно неизменно: последние полгода Джим с ним постоянно. В реальности, в мыслях, в тишине медитации.
Он садится на кровать рядом с Джимом, кладёт ладонь на его руку. Пальцы горячие, особенно для его прохладной после медитации кожи.
– Ты пил, – убрав из голоса все эмоции. Джим и так знает, что теперь, когда их ментальные сущности только подстраиваются друг к другу, лучше не вызывать лишних эмоциональных раскачиваний и смещений сознания. Знает – и вспомнит после напоминания. Ни к чему вызывать в нём отрицательные эмоциональные реакции излишними замечаниями.
Джим улыбается ему, открыто и тепло. Сжимает пальцы своими, подносит их переплетение к губам и целует.
– А ты как думал, мы с Боунсом обсудим сердечные дела за чашечкой травяного чая? Виски, немного закуски, душевные беседы. Хочешь, почищу зубы?
– Это на данный момент не имеет значения. – Спок чуть сжимает в ответ его пальцы. С сознанием пьяного человека контактировать отчего-то особенно тяжело. Он подозревает, что дело здесь не в алкоголе как таковом, а в близости к нему Кирка. – Полученную информацию можно назвать полезной?
– Ага, ещё как. – Кирк снова прижимается губами к его пальцам. Не к самим подушечкам, а к костяшкам. – Чехов Боунсу определённо симпатичен. Почему артачится – пока не знаю, но как пойму, расскажу. А пока что я эту тему в разговорах с ним ещё с пару дней поднимать не буду, чтоб не вызвать подозрений. – Усмехается, обдавая тыльную сторону ладони горячим дыханием. – Боунс – мужик умный, особенно когда трезвый.