Чем я могу обосновать свое право рассказывать о том времени?
Увы, только тем, что мне, как я уже написала, под 100 лет и что 74 года я была одной из тех, на ком эксперимент ставился. Соответственно, я стала очевидицей многих больших и мелких событий советской истории. Помню день похорон Ленина, помню нэп, карточки и торгсин в начале 30-х; аресты и публичные покаяния в 1937 году, четыре голодных-холодных военных года. Похоронки, письма-треугольники с фронта и московские салюты в честь взятия (возвращения) ранее оккупированных городов, а также штаб Северо-Западного фронта, где я пробыла лето 1942 года.
Помню кошмарные восемь лет между Днем Победы в мае 1945-го и днем смерти Сталина в марте 1953-го, восемь лет, когда Сталин, наш Вождь и Учитель, задумал новую грандиозную чистку и новую мировую войну. Помню хрущевскую «оттепель» и так называемый брежневский застой, по словам темпераментной Новодворской, «едкий, как желчь, ядовитый, как цианид, и липкий, как клей».
Да, все это было на моем веку. Зато долго-долго не было ни межконтинентальных ракет, ни полетов на Луну, ни транзисторов, ни телевизоров, ни ксероксов, ни компьютеров, ни сотовых телефонов. Не было даже современных чайников, микроволновок и холодильников. Зимой продукты клали «за окно», то есть между рамами, летом, на даче, — в погреб, а в городе — в таз с холодной водой. Кино смотрели немое и черно-белое.
Если бы мне рассказали в ту пору о возможностях нынешних гаджетов, я не поверила бы. Впрочем, я — может, в силу возраста, а может, в силу технического идиотизма — до сих пор не верю, считаю чудом то, что мой мобильный телефон (самый что ни на есть примитивный), побыв какое-то время на зарядке, выдает сообщение о том, что он заряжен и его можно отключить…
Откуда он это знает?
Чудо для меня и то, что на расстоянии можно включить телевизор, нажав на телевизионном пульте зеленую кнопку. Или открыть с помощью пульта шлагбаум в нашем дворе.
Исходя из вышеизложенного, делаю глубокомысленный вывод: техника меняется катастрофически быстро, а человек почти не меняется.
Однако пора возвращаться к тому, чего еще не было на моей памяти.
Не было даже такого понятия, как «электроника». И даже слова «Интернет» не существовало, не говоря уже о всяких «скайпах» и «айпедах».
А потом все на моих глазах изобреталось и появлялось. И когда суперновинка приходила в дом, она вызывала восхищение пополам с опасением. Телевизоры на первых порах норовили поставить в прихожую и накрыть темной тряпкой. Боялись вредного излучения с экрана. Теперь боятся за излучение с компьютеров и сотовых телефонов. Особенно за детей. Когда я была маленькая, боялись, что дети испортят зрение, читая книги лежа в кровати. Теперь боятся, что дети вовсе разучатся читать.
Почти до конца XX века все было не так, как нынче. Даже ели по-другому. Вилками и ложками другой конфигурации. Суп наливали в огромные суповые тарелки. Тогдашние тарелки были вдвое больше нынешних. И потом суп ели с хлебом. «Ешь суп с хлебом», — говорили нам мамы. А утром на завтрак ели яичницу и «хлебсмаслом». Вообще, во времена, когда не вводили «карточки», хлебсмаслом казался единым и неразделимым понятием и произносился слитно.
Когда появились телевизоры, их побаивались, а холестерина и холестериновых бляшек не боялись. И про то, что у человека есть два веса: один вес как вес, а другой — избыточный или лишний, никто не ведал. Не знали и то, что сливочное масло — яд. И что яичные желтки тоже яд. Хочешь жить долго — забудь про масло и ешь белковый омлет.
Доказать обратное невозможно. Даже моя долгая жизнь ничего не доказывает. Может быть, если бы я не ела столько масла и яиц, не курила тридцать лет: в войну махорку, а потом по пачке «Беломора» в день, делала каждое утро зарядку и занималась йогой, то писала бы эти строчки на двадцать лет позже. Кто знает?
Все это, конечно, несерьезно. Но, как острили в дни моей молодости, такова «се ля ви»: смешное и серьезное в ней всегда вперемешку.
Большая часть моей «ля ви» прошла при тоталитарном строе, который, однако, в разное время назывался у нас по-разному: сперва «диктатурой пролетариата», позже «государством рабочих и крестьян», еще позже и очень долго — «социализмом», под конец «развитым социализмом» или «реальным социализмом».
На самом деле все эти дефиниции были для отвода глаз. Как говорится, тоталитаризм — он и в Африке тоталитаризм, хотя у нас, на одной шестой части суши, он обернулся сталинизмом, в Италии — фашизмом Муссолини, в Германии — гитлеровским нацизмом, а как его именовать в Венесуэле? Уго-чавизмом? Не звучит!