Начало смеркаться. Заходящее солнце окрасило раздерганные облака в розовый цвет, клубы пара от паровоза тоже были розовыми... Шум улегся, все сидели грустные, многие из провожающих разошлись. Вдруг разнесся слух, что из города приехал начальник института и прошел к командиру эшелона в головной вагон. Приказ был для всех неожиданным: выгружаться и — в институт, продолжать учебу. Такова телеграмма Генштаба.
Сколько после этого мы с Костей ни ходили в военкомат, нам отказывали.
Комиссар, длинный, худой мужчина с ввалившимися щеками, здоровался с нами, как со знакомыми.
— Ничего не могу поделать,— говорил он, разводя руками.— У вас есть свои хозяева. Без ихнего разрешения — не могу.
Но однажды, ударяя бумажным мундштуком папиросы о портсигар, склонившись к нам через стол, он сказал хитро:
— Вот что могу посоветовать: при райкомах комсомола открылись курсы переводчиков. Окончите их — тогда, думаю, вас не смогут задержать в институте.
Со следующего дня мы с Костей начали изучать немецкий язык. Вот когда мы пожалели, что не любили этот предмет в школе и институте! Пришлось зубрить правила, заучивать слова, ни на день не расставаясь с рукописными словариками. И хотя преподавательница восхищалась нашим упорством, мы с огорчением убеждались, что ни черта у нас не получается. На наше счастье, в городе появились пленные. Всем слушателям курсов райком дал пропуска на строительство, где они работали, и мы ежедневно стали туда ходить. Были среди пленных всякие: и такие, что испуганно вытягивались при нашем приближении, и такие, что смотрели на нашу полувоенную форму с нескрываемой ненавистью, — хотелось ударить по наглой морде и крикнуть: «Зачем ты пришел на нашу землю!»,— но мы сдерживали себя и разговаривали с ними, и уходили в общежитие довольные—эти разговоры давали нам в познании языка больше, чем учеба и в школе, и в институте. В начале сорок второго года, когда мы довольно бойко разговаривали и неплохо переводили газетный текст, начальник института узнал об этом, вызвал нас к себе в кабинет и отчитал, как мальчишек. Оказалось, что на подобных курсах, только при других райкомах, занималось еще чуть ли не пятнадцать наших студентов! Ох, как досталось нам от полковника! И любим-то мы себя, а не Родину, и вглубь-то мы не смотрим, хоть носим в карманах комсомольские билеты, и специальность-то свою не любим— лучше было не поступать нам в военно-транспортный институт, не перехватывать место у других...
Грустные, мы покинули его кабинет. Учеба не шла нам на ум. А сводки были одна другой тяжелее—оправившись после разгрома под Москвой, враг опять развивал наступление.
Когда давали увольнительную, я шагал домой, к маме, но и тут не находил успокоения — она молча, бесшумно двигалась по комнате, торопливо готовя мне угощение из тех продуктов, которые я копил в течение недели для нее. Ее взгляд был тревожен и печален.
Еще одну попытку мы сделали с Костей — подали заявление в Сибирский стрелковый полк, который формировался в это время в нашем городе. У нас был козырь — второй разряд по лыжам. Но и здесь, конечно, ничего не вышло.
Костя с горя напился, чего с ним прежде не случалось. Может быть, и я бы последовал его примеру, но гнев наших товарищей, которые ругали его за это на комсомольском собрании, вовремя остановил меня.
Наступила весна, а за ней лето, такое же солнечное, какое было в прошлом году. Некоторые из наших приятелей потянулись даже на стадион, но я не мог заставить себя заниматься спортом, зная, что мои сверстники умирают на фронте.
И вдруг полковник собрал нас, выпускников, и, медленно расхаживая перед строем, держа набрякшие старческие руки за спиной, сказал:
— Ну, сколько здесь вас собралось? Все хотите на фронт? Хотите пользу приносить свой Родине? Так вот, настал и ваш черед — поедете на военно-производственную практику. Будете работать в военных условиях. После практики — защита диплома. И тогда вы пойдете в армию не рядовыми, а инженерами железнодорожного транспорта. Пользы принесете больше.
Глава вторая
Моя радость была преждевременной: во-первых, мы с Костей попали в разные места, а, во-вторых, вместо прифронтовой полосы меня направили в Алма-Ату. Там никто не обратил внимания на мое направление, и меня передали в распоряжение военного коменданта станции.