Он целый день дулся на меня, но потом все забылось, и мы лежали по вечерам в вагоне и разговаривали.
Повернувшись на живот, упираясь нежным подбородком в сцепленные замком кулаки, Славик говорил взволнованно:
— Что за союзники у нас? Шкуры они, а не союзники. Читали сегодня выступление Литвинова? Советский Союз требует открытия второго фронта... Когда же они сдержат слово?
Было горько говорить Славику о вещах, которые он знал не хуже моего Чувствуя себя виноватым, словно от меня зависело открытие второго фронта, я произнес осторожно:
— Англичане заявили, что пока не выиграют битву за Атлантику, нельзя и думать о вторжении в Европу... А когда выиграют — сказать трудно. Вон в передовой «Правды» есть сводка: немецкие подводные лодки за месяц потопили шестьсот пятьдесят английских пароходов и теплоходов... Гитлер заявил, что готов устроить англичанам второй Дюнкерк...
— Теплоходы и пароходы!— зло огрызнулся Славик.— Мы Ростов сдали, Новочеркасск! Спандарян сказал, что при такой ситуации неудивительно будет, если мы сами Майкоп подожжем... Танки и моторизированная пехота на тридцать километров в день вклиниваются в нашу оборону. Только из Франции двадцать дивизий сюда перебросили. Вот и пользуйтесь тем, что немцы там фронт оголили! Ведь наша страна одна против Гитлера сражается, а у него — двадцать шесть государств!
Что я мог сказать на это? Мы лежали молча, оба думали об одном — о положении на фронтах. Армии Клейста, Паулюса и Бока рвались к Клетской и Котельникову; Славик еще не знал о том, что сегодня пал Армавир...
Желая отвлечь юношу от грустных дум, я просил его почитать стихи. Иногда он соглашался и читал на память. Стихи напоминали звуки рояля. Я не знал, кто их написал, а спросить об. этом у Славика стеснялся и, завороженный их музыкой, слушал молча, откинувшись на спину. Вообще он разбирался в искусстве больше, чем мы все вместе взятые. Когда он начинал что-нибудь рассказывать, в теплушке прекращались всякие разговоры.
Я видел, что Славик пришелся всем по душе, и Королев, с которым у него недавно была ссора, подкладывая громоздкую петлю путеразрушителя под рельс, закрепляя ее, старался сделать за Славика тяжелую работу. Это бесило мальчишку каждый раз. Он, по-моему, отчаянно невзлюбил своего благодетеля, и когда ему удавалось опередить в чем-нибудь этого здоровенного солдата, он торжествовал. Навострившись быстро прикручивать к рельсам толовые шашки, Славик демонстративно помогал Королеву... Но надо было видеть, как он плакал, когда осколок бомбы попал Королеву в висок! Самолет заходил над нами на второе пике, а Славик вцепился в плечи Королеву и старался его поднять.
— Королев, Королев!— кричал он.— Ну, очнись! Не представляйся! Открой глаза, Королев!
Бомба грохнула рядом с нами, и нас оторвало от земли и бросило. Когда я оттащил Славика, третья бомба попала туда, где лежал мертвый Королев. Там сейчас зияла огромная воронка.
Славик возвращался к поезду, размазывая на лице слезы.
После этого он стал молчалив. Часами я не мог добиться от него ни одного слова.
Немцы подошли вплотную к Минеральным Водам. Их самолеты беспрепятственно проплывали над нами.
Однажды один из них отделился и сделал над нами круг.
— Ложись!— крикнул я.
Мы торопливо вставили последние запалы, и когда уже поджигали шнур, самолет еще раз зашел над нами и ринулся в пике. Пулеметная очередь с визгом и звоном хлестнула по рельсам. Я увидел, как Славик на полном бегу ткнулся лицом в песок. Кинувшись к нему, я схватил неожиданно отяжелевшее его тело под руки и, обернувшись на бегущие по шнурам дымки, ринулся с ним прочь. Ожидая за спиной взрыва, я не выдержал и бросился на землю, прикрывая собой Славика. Страшно рвануло, взвыл над нами самолет и, покачнувшись, облил нас свинцом; осколки железа и дерева взлетели в воздух, и меня оторвало от земли и швырнуло обратно. Быстро поднявшись, я склонился над Славиком. Три пули прошили его тело насквозь. Он был мертв. Я заплакал. Но, всхлипнув несколько раз, вытер слезы и приказал подошедшим солдатам взять Славика за ноги. Сам я нес его за плечи. Солнце стояло над горой — круглое, красное. Птицы проносились над землей с криком. Вдалеке, на станции, перекликались паровозы. Мы несколько раз сменяли друг друга. Голова моя гудела и ноги подкашивались от усталости. Меня бил озноб, хотя становилось тепло.