Когда я постучался в дверь, сосед крикнул:
— Открывайте, не заперто!
Он полулежал на подушках, держа в руках журнал, и улыбался мне навстречу. В зубах у него была потухшая трубка.
— Что не спите, Петр Васильевич? — спросил я деланно бодро.
— Не спится. Ну, как бокс?
— Великолепно.
— Кто кого? Наши опять кого-нибудь вздули?
— Непременно.
Он еще немного посмотрел на меня, потом закрылся журналом.
Я снял шинель и встряхнул ее.
— Сыро? — он снова положил журнал.
— Мерзкая погода.
-— Видно, здорово промокли?
— Не говорите.
— Бокс хорош? — снова спросил он. — Стоило посмотреть?
Я сказал, что стоило.
— Провожали свою знакомую?
— Да.
— И все опять под снегом?
— Да.
— Вам надо бы на трамвае. От Беговой, от ипподрома, как раз тридцать первый идет. До самой гостиницы.
— Да нет. Мне полезно было пройтись.
Я сел на кровать и стал раздеваться.
— Уже спать?
— Да.
Стараясь согреться, я согнулся и аккуратно натянул до подбородка оба одеяла.
— Вам свет не мешает?
— Нет-нет.
— Смотрите, а то погашу.
— Читайте на здоровье.
— Ну, ладно.
Я лежал, отвернувшись к стене, и старался не открывать глаз. Но заснуть не мог. Я слышал, как Петр Васильевич листает журнал.
Я долго лежал без сна.
— Чего не спите? Погасить свет? — спросил он.
— Нет-нет, я засыпаю.
Я отлежал бок, но не хотел повертываться, чтобы не вызвать разговоров. В моей голове возникали то заплаканное Ладино лицо, то картина боя на ринге, то старый боксер, продирающийся через толпу болельщиков.
В конце концов, я не утерпел и повернулся.
— Чего вы деликатничаете? — Петр Васильевич отложил журнал. — Сам крутится на постели, а говорит, свет не мешает.
Он положил на стол очки, выключил свет, повозился и затих.
Но и в темноте я долго не мог заснуть, лежал с закрытыми глазами и слушал, как шумит батарея парового отопления. Я стал засыпать под ее монотонное шипение, и чуть не уснул, но в трубах что-то защелкало, застучало; я снова открыл глаза и долго смотрел в темноту.
Уснул я много позже.
На следующий день я много ходил и ездил по Москве, стараясь скоротать время до встречи с Ладой. Присмирев, стоял на Красной площади. Знакомая с детства легендарная стена, обсаженная голубыми елочками, была передо мной. Зеленые крыши дворцов и золото куполов над белоснежными соборами виднелись за ее зубцами. Черные раскрылья мавзолея сверкали в лучах солнца. Кремль стоял строгий и гордый. Сколько людей за эти столетия замирали перед его величием, как я!..
Чего только я не высмотрел за эти дни в Москве! И памятник Пушкину, и особняки-дворцы Арбата, и скульптуры мудрецов на библиотеке имени Ленина! Случайно я оказался у института физкультуры, из дверей которого выскочил мужчина с седыми подстриженными бобриком волосами. На нем была серая фуфайка и лыжные ботинки. В руках он держал футбольный мяч. И вдруг я подумал, что мне надо обязательно зайти в спортивный магазин и купить мяч, диск, боксерские перчатки — все, что угодно, лишь бы снова заниматься спортом.
Возникшая цель заставила меня забыть о больной ноге. Через несколько минут я сообразил, что иду с глупой улыбкой на физиономии и, как мальчишка, размахиваю палкой.
Рассматривая в зеркальной витрине магазина диск, я вспомнил слова, одного тренера: «Диск метают ногами». Вот она — нагрузка для моей ноги! Это не нудные удары пяткой по самодельному станку! Это — спорт! Это интересно и неутомительно!
Я зашел в магазин, узнал цену диска, лихорадочно пересчитал деньги.
Любовно прижимая плоский тяжелый сверток к грубому сукну шинели, я продолжал свое путешествие по городу. Дорога меня вывела на Тишинский рынок, от названия которого на меня пахнуло седой стариной. Оказывается, здесь можно было купить с рук все, что угодно. Я потолкался немного, купил для Лады подвернувшуюся зеленую кофточку и стал выбираться из толпы. У выхода меня ткнул в бок заросший волосатый мужчина. У него были две фанерные коробки с трубочным табаком. Вспомнилось: в детстве у меня была красивая коробка из-под печенья; на ней был нарисован белый медведь на голубой льдине, а внизу написано синими буквами «Эйнем». Из любопытства я взял табак в руки. Перед глазами возникла трубка Петра Васильевича; за ней выплыла другая. Чья? Я долго вспоминал. Ну, конечно, старика, который устроил меня в гостиницу!