Пощелкивали дуги троллейбусов, озаряя- провода голубыми вспышками. Гудели паровозы.
Когда я поднимался в вокзал, из дверей вышел сопровождаемый толпой военных седой генерал. Я весь собрался и едва не поднес руку к виску. По-моему, генерал это заметил, потому что я видел, как улыбка скользнула по его лицу.
В зале ожидания стоял гул. Я взглянул на часы. До отхода поезда еще оставалась уйма времени. Я проходил из зала в зал в поисках места. Шел медленно, опираясь на палку, и не сразу понял, что кто-то меня окликает. Я обернулся и встретился взглядом с женщиной в старенькой телогрейке; она держала на руках спящего ребенка.
— Смотрю, второй раз проходите мимо. Садитесь. Наденька, уступи место бойцу. Видишь, он с палочкой.
А буквально рядом сидел мой ровесник и, как мне показалось, с наглой улыбкой наблюдал за нами. От этого взгляда меня начал бить нервный озноб. Я с ненавистью взглянул на его холеное лицо, на его желтое полупальто, сшитое из материала под замшу, на блестящую коричневую высокую шапку, на клетчатый шарф, завязанный пышным узлом. Я втиснулся на место, освобожденное девочкой, и сказал ему сухим дрожащим голосом:
— А сейчас молодой человек освободит место ребенку.
Он молча нагло смотрел на меня.
— Ты! Пижон в бабьем шарфе! Не слышишь?! — взорвался я.
Не вставая, все так же глядя на меня, он сказал:
— Своим хамством вы позорите шинель, которую надело на вас государство.
Я схватился за палку.
Только тогда он поднялся и, сдув несуществующую пушинку с широкого плеча, пошел прочь. Я смотрел, как он идет походкой уверенного в себе человека, держа в пальчиках оранжевую папку-портфель.
— Паразит, — сказала женщина, укачивая проснувшегося малыша. — Видать, никто у него в семье не ранен.
Я вытащил дрожащими руками папиросу, потом пришел в себя и смял ее.
— Откуда только берутся такие на нашу шею, — продолжала она. — Пришел, сказал мне, что на скамейках спать нельзя, разбудил мою Наденьку и уселся...
Меня все еще бил озноб. Впрочем, может, из-за того, что потянуло холодом: за нашими спинами началась посадка на какой-то поезд. Галдящая очередь двигалась перед глазами. Люди тащили чемоданы, тюки, фанерные баулы с привязанными жестяными чайниками. Неожиданно очередь оборвалась. Пробежали еще один-два человека, и все успокоилось. Мимо прошла старушка с совком и щеткой.
Словно из другого мира, до меня доносился голос соседки:
— ...Отца нашего выписали из госпиталя... В Сибири... Он на работу устроился... Токарь знаменитый был на весь завод... И сейчас, пишет, почет ему на новом месте... Вот к нему и пробираемся... Целую неделю на вокзале провалялись... Слава богу, хорошие люди помогли — билеты достали...
Опять началась посадка, и опять галдящая толпа двигалась перед нами.
— А-а-а... — укачивала женщина ребенка.
Я достал из кармана газету и, постепенно успокаиваясь, начал читать новости.
Я прочитал сводку Информбюро, потом передовую о героях фронта и тыла. Когда были прочитаны и стихи, и подписи под фотографиями, я поднял взгляд на электрические часы и подумал, что время словно остановилось.
Прочитав последнюю страницу, я снова поднял глаза. Удивительно! — по проходу шел Петр Васильевич. Он шагал через лежащих на полу людей, через чемоданы и мешки и отыскивал меня глазами.
Я окликнул его. Он обрадовался, услыхав мой голос, и торопливо пробрался ко мне. Он сказал, что очень обиделся, не застав меня в номере; надо было подождать его хотя бы из вежливости, хотя бы затем, чтоб попрощаться; он ведь знает, что поезд мой отходит в пять часов.
Я стал оправдываться, но он махнул рукой и начал журить меня за табак. Но я видел, что он очень растроган. Он стоял передо мной в телячьем пиджаке, в белых высоких валенках с галошами и смотрел на меня из-под очков детскими глазами, и казалось, что сейчас из них брызнут слезы. Он был растроган и обижен, все вместе. И он походил на ребенка, только с усами.
Мне стало жалко его, и я извинился.
Петр Васильевич расстегнул пиджак, порылся в карманах и протянул мне трубку.
— Это вам.
— Ни за что не возьму...
— Вам, вам. Держите. Обкуренная. У меня их много. Люблю обкуривать.
Не знаю, правду он говорил или нет, но мне пришлось принять подарок.
И в это время я увидел Ладу. Она беспомощно оглядывалась по сторонам.
— Минутку, — сказал я торопливо Петру Васильевичу и, забыв о палке, пошел навстречу Ладе.
Поправляя выбившиеся из-под берета волосы, наклонив голову, она объяснила: