Позже, вечером, когда старшина в нерешительности замер у моих дверей, я понял, что он удивлен, услышав мое пение. Но я не только не замолчал, а, наоборот, запел еще громче. Я пел песню о бойце морской пехоты, которому все удается, потому что у него легкая рука.
Как ни велико было искушение возобновить тренировки на следующей неделе, когда предстоял очередной поход за дровами, однако я заставил себя присоединиться к солдатам. Старшина деликатно предложил мне сесть на лошадку, но я отказался. Идти было по-прежнему трудно. Я старательно выбирал дорогу и не чувствовал себя таким разбитым, как в тот раз. Однако, как я ни берег себя, возвращаться пришлось опять на лошадке. Нога, конечно, болела, но совместными усилиями со старшиной мы стянули валенок. Опухоль меня огорчила, и я было взгрустнул. Конечно, все дело было в валенках. Просить подшитые? Надеть в следующий раз ботинки? И вдруг меня осенило — лыжи! Ну, конечно! Как же я до этого не додумался раньше? Вот что защитит мою ступню! Выход был настолько удачен, что я чуть не запел среди ночи.
И действительно, раздобыв лыжи, я почувствовал себя на них если не богом, то, во всяком случае, полубогом. Теперь, отправляясь на торфяное поле, я обгонял всех и возвращался без помощи хмурого Галабурды.
Мне до того понравилось ходить на лыжах, что я с тоской смотрел на таявший снег, на ручьи, которые потекли по улицам Раменки.
Вскоре зазеленела трава, под моим окном высыпали желтенькие одуванчики. Я всегда любовался этим скромным цветком, на который у нас не принято обращать внимания, и сейчас набрал их букетик и поставил в стакане на стол. А Лада писала, что купила первые ландыши. Мне было дорого все, о чем она сообщала: смотрела в театре «Русских людей»; получила ордер на туфли; вчера опять насмешила хозяйка — не встала к чаю, потому что на плече спал Мурик; а когда он проснулся, сказала Ладе назидательно: «У кардинала Ришелье кошка уснула в рукаве; он приказал обрезать рукав, чтобы не будить ее, и только тогда поднялся. А его ждал сам король!»...
Я был просто влюблен в эти милые Ладины пустяки.
Почти все бойцы из батальона выздоравливающих ушли на фронт, их заменили новые люди, но никто уже не боялся холодных обтираний, потому что на первомайском вечере начальник госпиталя зачитал мне благодарность, в которой говорилось, что в прошедшую зиму в нашем батальоне не было случаев гриппа.
В мертвый час я выходил иногда на волейбольную площадку, чтобы заняться диском, и то, что кто-нибудь видит мои неудачные броски, уже не смущало меня.
Впрочем, кроме пробегавших по двору сестер, в это время следить за мной было некому, и только однажды мне показалось, что я видел в окне комиссара. Я не ошибся: как-то открылось именно это окно, и комиссар окликнул меня.
Впившись пальцами в поверхность диска, я поднял к нему лицо.
— Снежков!— крикнул он.— Я прошу вас зайти ко мне.
Не выпуская диска из руки, я пошел через волейбольную площадку к госпиталю.
Глава девятая
Когда я вошел к комиссару, он расхаживал из угла в угол. Увидев меня, он сделал несколько торопливых шагов навстречу, пожал мне руку и, не выпуская ее, сказал, как полгода назад:
— Мне нужно поговорить с вами о важном деле.
— Я к вашим услугам.
— Полчаса назад мне звонили из обкома партии: получен приказ Государственного Комитета Обороны...
Он не докончил фразы, подвел меня за руку к окну и, по-отечески обняв за плечо, спросил:
— Видите на горизонте дымки?