Пожарник скользнул по мне равнодушным взглядом и продолжал есть.
Я выложил на стол буханку черного хлеба, буханку белого, осторожно опустил фуражку, полную сахарного песка, поставил две бутылки хлопкового масла и выгрузил из карманов груду гречневой крупы. Я думал, что ошарашу пожарника, но он лишь покосился на мое богатство и снова вперился невидящим взглядом в потолок.
Он жевал равнодушно и беспрерывно, как лошадь жует сено, когда у нее на глаза надета торба! Я позвал уборщицу и попросил ее сварить полный чугун каши. Я демонстративно отодвинул пожарницкий шматок сала на край стола, хотя он мне и не мешал. Я живописно разложил на столешнице широкие ломти белого и черного хлеба. Я установил в центре глиняную плошку с сахарным песком. Я поставил три глубокие тарелки. А он все жевал!..
А в это время, притулившись к косяку, плакала уборщица; плакала беззвучно, прикладывая к глазам фартук. Зайдя за ложками и увидев ее в этой позе, я растерялся. Я ломал всю эту комедию ради пожарника, а получилось так, что я пускал пыль в глаза женщине за вчерашнее блюдечко картошки...
Грубо выругав себя, я взял за руки ее мальчика и усадил к столу. Уборщица молча поставила чугун быстро сварившейся каши, разложила ее по тарелкам, налила масла. Я потянулся было к бутылке, чтобы добавить масла и ей, и мальчику, и себе, но не решился. Я понял, что щедрость бывает хороша лишь тогда, когда на нее не обращают внимания.
А пожарник все жевал. Он, по-моему, проявил интерес только к нашему сахарному песку. Когда мы макали намоченные в чае куски белого хлеба в плошку, он замер с открытым ртом, следя за движением наших рук. Потом завернул сало в тряпочку, собрал со стола хлебные крошки, бросил их в рот и, туго перепоясав зеленую телогрейку, ушел по своим делам.
Глава десятая
Последние тренировки в Раменке мне представлялись сейчас детской игрой. С теперешней работой разве что могла сравниться лишь заготовка дров для госпиталя. До дому я добирался только в сумерки и валился на койку, не снимая сапог. Уборщица робко заглядывала в комнату и спрашивала, можно ли собирать на стол. Я через силу улыбался, произносил виновато:
— А у тебя не остынет, Настя? Если нет, то подожди немного.
Она осторожно прикрывала дверь.
Однажды, когда у меня не только ломило ногу, но и ныли мышцы, потому что я весь день помогал девушкам таскать рельсы и заколачивать костыли, я уснул, не раздевшись. Ночью я почувствовал, что кто-то стягивает с меня сапоги. Я открыл глаза и увидел Настю. Мне стало стыдно. «Распустился, как маменькин сынок,— обругал я себя и поклялся:— С этого дня, Настенька, ты не увидишь меня на постели в таком виде». И как ни было трудно, я держал данное себе обещание. Да, в конце концов, не каждый же раз я так утомлялся. Бывали дни, когда я почти не уставал, и если бы не раненая нога, был бы совсем бодр.
Однако нога не давала мне покоя. Я боялся даже прикинуть, чтобы не сразить себя, сколько километров мне приходилось проходить от бригады к бригаде. Я возненавидел шпалы, мешающие идти в ритме, и скрипящую гальку, которая лишала ногу крепкой опоры. Но еще больше меня огорчало отсутствие пикетных столбиков, потому что все погрешности приходилось записывать на глазок. Попробуй растолкуй потом девушкам, где, на каком километре нужно произвести ремонт.
Строя автомобильную дорогу под Ленинградом, мы и то оставляли ориентиры.
Склоняясь над рельсом, я проклинал строителей, забывших о пикетных столбиках, и часто в раздражении присаживался на насыпь. «Ну, как я опять буду давать задание девушкам? Опять придется говорить: исправьте против такого-то куста! Разве это работа?!» Я со злостью смотрел вокруг. Природе не было никакого дела до моей усталости. Черемуха буйно цвела. Деревья, чудом оставшиеся на голой равнине подле моста, источали аромат. Кружились два желтеньких мотылька. На мутной поверхности речки покоились зеленые листочки ряски. Я сидел и, швыряя гальку в воду, наблюдал за наплывающими друг на друга кругами. Вдоль полотна тянулась телеграфная линия. Столбы ее еще не успели посереть. На каждом столбе, как вывеска, чернела грубо написанная цифра. Неожиданная мысль пришла в голову: «Вот что заменит мне пикеты! Не все ли равно, что расстояние между телеграфными столбами пятьдесят метров, а между пикетными — сто? Был бы ориентир!» Я торопливо пошел назад. Да, все оказалось очень просто. Надо только записывать номер столба и указывать погрешность!